Созвучие

15 марта исполнилось 75 лет Валентину Распутину

Ровесник Иркутской области, Герой Социалистического Труда и лауреат Государственной премии, премии Александра Солженицына и многих других престижных наград, автор нескольких повестей, ставших достоянием не только отечественной, но и мировой литературы, наш земляк и почетный гражданин Иркутска Валентин Григорьевич Распутин отмечает свой 75-летний юбилей.

Сегодня же, 15 марта, в ряду замечательных событий, связанных с этой датой, состоится презентация нового, юбилейного издания повести Распутина «Прощание с Матёрой». Изданная по-новому, она в какой-то мере и воспринимается по-новому, хотя многие основополагающие мысли этого произведения можно отнести к разряду вечных человеческих ценностей. Об этом размышляет сегодня иркутский историк Владимир Томилов, и вместе с ним давайте перелистаем страницы знакомой повести, особенно если вам уже посчастливилось стать обладателем нового подарочного экземпляра.

Созвучие по Далю — звучание в один голос. Так можно определить юбилейное издание «Прощание с Матёрой», проиллюстрированное художником Сергеем Элояном. Проиллюстрировано — это слово в данном случае не совсем точно: писатель и художник в книге — на равных, краски созвучны слову. Каждый из них создал свою «Матёру», ставшую нашей общей родиной.

«Отсюда, с макушки острова, видно было как на ладони и Ангару, и дальние чужие берега, и саму Матёру, смыкающуюся за сосновой пустошью в одно целое с Подмогой, так что островная земля тянулась чуть ли не до горизонта, и лишь у самого его краешка проблескивала полоска воды».

Намеренно не закончил цитату — продолжение на развороте обложки, где цветовая гамма художника сливается со словесным волшебством писателя: «И тихо, покойно лежал остров, тем паче родная, самой судьбой назначенная земля, что имела она четкие границы, сразу за которыми начиналась уже не твердь, а течь. Но от края до края, от берега до берега хватало в ней и раздолья, и богатства, и красоты, и дикости, и всякой твари по паре — всего, отделившись от материка, держала она в достатке — не потому ли и называлась громким именем Матёра? И тихо, потаенно лежала она — набиралась соков раннего лета».

Звуки и краски созвучны природной гармонии, соразмерность которой суть мироздания.

Каждая глава повести предваряется художественным образом, выявляющим ее внутренний смысл и раскрывающим наиболее полно трагедийную глубину писательского замысла. Так, в третьей главе, где завязывается основной сюжетный узел повествования, покорная неприступность матёринских старух, отбивающих родительские могилы, одолевает «нечистую силу» санитарной бригады. Лики героинь на фоне небесной сини, зелени прибрежных лесов, текущих ангарских вод, созданные Элояном, кажутся вестницами другого — нерасчлененного мира, где едины природа и человек, слово и дело, жизнь и совесть. В их глазах — немой укор и предупреждение всем нам об опасностях неразумного переустройства природного бытия, напоминание, что все мы — дети Божьи и истинна только та дорога, которая ведет к храму.

Эта жизненная святость, запечатленная художником, делает понятными заключительные строчки главы: «…А старухи до поздней ночи ползали по кладбищу, втыкали обратно кресты, устанавливали тумбочки».

Другие носители «нерасчлененного мира», три представителя «нереальной реальности» — Богодул, Хозяин и Листвень — также воплощены Элояном.

У Распутина: «Много лет знали Богодула как глубокого старика, и много лет он не менялся, оставаясь все в том же виде, в каком показался впервые, будто Бог задался целью провести хоть одного человека через несколько поколений». У Элояна: старик, с пронзительно непримиримым взором («С места ни ногой!»), один из последних защитников Матёры: за его спиной — ангарская волна и угол дома, созвучие природного и социального.

Одним из персонажей своей повести Распутин делает Хозяина острова, «маленького, чуть больше кошки, ни на какого другого зверя не похожего зверька». Этому мифическому существу подвластны тайны Матёры, ее грядущая погибель. «Знал Хозяин, что Петруха скоро распорядится своей избой сам. От нее исходил тот особенный, едва уловимый одним Хозяином, износный и горклый запах конечной судьбы, в котором нельзя было ошибиться. Вся деревня из конца в конец курилась по ночам похожим истанием… Хозяин присел и прислонился с улицы к старому и крепкому дереву избы. По бревнам, спускаясь вниз, потекли тукающие токи. «Ток-ток-ток, — стонала изба, — ток… ток… ток…» Он прислушался и, послушав, крепче прижался, успокаиваясь, к теплому дереву. Кому-то надо и начинать последнюю верность, с кого-то надо и начинать. Все, что живет на свете, имеет один смысл — смысл службы. И всякая служба имеет конец».

Таким, всевидящим и всезнающим, и сострадательно понимающим создает Хозяина Элоян.

Притча о Царском листвене, воспроизведенная художником трижды, оставляет надежду — «покуда стоять будет он, будет стоять и Матёра». Три раза — топором, огнем, бензопилой — пытаются пожогщики одолеть его: напрасно! «Царский листвень не шелохнулся в ответ. Чуть склонившись, он, казалось, строго и внимательно смотрел на нижний край острова, где стояли матёринские леса. Теперь их там не было. Лишь кое-где на лугу сиротливо зеленели березы да на гарях чернели острые обугленные столбы. Низкие, затухающие дымы ползли по острову; желтела, как дымилась, стерня на полях с опаленными межами; выстывали луга; к голой, обезображенной Матёре жалась такая же голая, обезображенная Подмога. Один выстоявший, непокорный Царский листвень продолжал властвовать надо всем вокруг. Но вокруг него было пусто».

Тревожное предчувствие Хозяина и неприступная твердость Лиственя гармонично сливаются с нравственными устоями главной героини повести, Дарьи. В этом триединстве — животворящая взаимосвязь природного и социального.

Завершив прощальный обряд над родной избой, Дарья «собрала свой фанерный сундучишко, в котором хранилось ее похоронное обряжение, в последний раз перекрестила передний угол, мыкнула у порога, сдерживаясь, чтобы не упасть и не забиться на полу, и вышла, прикрыла за собой дверь… И ушла из деревни. И где она была полный день, не помнила. Помнила только, что шла и шла, не опинаясь, откуда брались силы, и все будто сбоку бежал какой-то маленький, не виданный раньше зверек и пытался заглянуть ей в глаза. (…) Под вечер приплывший Павел нашел ее совсем рядом, возле Царского лиственя».

Дарья навсегда запомнила отцовский завет: «Ты, Дарья, много на себя не бери — замаешься, а возьми ты на себя самое напервое: чтоб совесть иметь и от совести не терпеть».

Христианская этика рассматривает совесть как окно, через которое к людям проникает воля Всевышнего. Этимологическое родство слов «окно» и «око» сподвигло художника на придание совести личностных черт. На форзаце: окно, стол, на нем — чистый лист и отточенный карандаш; автор, с невысказанной болью во взгляде, приготовившийся записывать проникающее через оконную створку Божественное откровение о судьбе Матёры.

Другое воплощение совести — Дарья: такое же окно, полузакрытые ставни, навсегда оставляемый отеческий дом, невыразимая боль-молитва в глазах (гл. ХХI). Так замыкается жизненный круг автора и его героев.

Заключительные строки повести: «Богодул протопал к двери и распахнул ее. В раскрытую дверь, как из разверстой пустоты, понесло туман и послышался недалекий тоскливый вой — то был прощальный голос Хозяина».

«Для чего автор, — задается вопросом проницательный толкователь творчества Распутина критик Валентин Курбатов, — укрыл их этим туманом от взгляда нового мира и века? Почему судил им смерть в родном углу? Не потому ли, что им уже и не было места в потерявшем память мире, что они должны были уйти вместе с тем, чего частью были, на чем выросли и без чего, по их разумению, земля уже не земля и человек не человек». Та же картина у Элояна: книжный разворот — каменистый берег, туман, поглотивший все мироздание, и шесть обреченных фигур. Последний аккорд созвучия.

Владимир Томилов, специально для «Байкальских вестей»