Общественно-политическая газета Иркутской области
Выходит по понедельникам

Андрей Гедеон: Хочу делать то, что до меня никто не делал

10 Февраля, 2020

Поводом для интервью послужил интереснейший музыкальный проект «Щелкунчик», который с большим успехом представлен в Иркутском планетарии «Ноосфера», и его исполнитель, вдохновитель и один из создателей, саксофонист, музыкант Андрей Гедеон. Спектакль, а именно так его можно назвать, захватывающий, хотя в нем нет ни сцены в ее привычном виде, ни множества артистов. И все равно это – театр. Театр может быть разным, и чем разнообразнее его жанры, тем больше возможностей для импровизаций. Этот театр – космический. Зрителей, которые рассаживаются в уютных креслах, заранее предупреждают, что путешествие будет не просто необычным, а планетарным, между мирами. Зрители вместе со сказочным героем должны постепенно разогнаться на своем «космическом корабле» и лететь со скоростью, которая достигает миллионов скоростей света в секунду. Покинув сначала нашу планету, потом звездную систему, затем Галактику «Млечный Путь», скопление звезд в созвездии Девы, в которую входит наша Галактика, а потом выбраться за пределы обозримой Вселенной. Вместе со Щелкунчиком путешественники заглянут в «случайную» Галактику и увидят необыкновенные облака, а потом…

1.jpg

Впрочем, зачем раскрывать все секреты. Лучше «слетать» и увидеть все своими глазами. А чтобы не заблудиться, проводником в этом путешествии будет Андрей Гедеон. Он неоднократно там бывал и знает все. Говорят, что даже какое-то время жил на одной из планет.   

– В нашей жизни все стремительно меняется, обновляется, и вы, наверное, не исключение?

– Конечно. Это как снятие кожи, а иногда перемалывание себя, что под стать хирургической операции, не всегда приятной. Но любое обновление – это шаг вперед, и я это люблю, без этого нельзя.

– Комфортно ощущаете себя в сегодняшнем времени?

– Да я не стремлюсь к комфорту. Это всегда метания, поиски. Мне было бы комфортнее, если бы я делал то, что делают все: попсу играл бы, что-то простенькое, невзыскательное. Но проблема в том, что я хочу делать то, что до меня никто не делал. Приходится изучать технологии, что-то придумывать, работать над собой и над той музыкой, которая звучит пока только в моей голове. Я понимаю, что все сыграть и показать не успею. Вот это некомфортно…

– Каким было ваше детство?

– Когда я был маленьким, погиб мой папа, и меня воспитывал дед, Андрей Афанасьевич Потелов. Он для меня был и остается эталоном нравственности, характера, силы воли – всего. Он поляк в пятом поколении. Человек слова и дела, и то, как он меня учил, тогда я до конца не оценивал, не замечал, а сейчас я понимаю, что многое делаю так, как сделал бы он. Делать так, чтоб было лучше всех и не похоже на всех. Внутренний стержень заложил дед, и потом череда везений. Музыкальная школа, где я учился на отделении фортепиано и аккордеона, была нацелена отбить желание заниматься музыкой. Идешь по коридору и слева слышишь плохое исполнение Моцарта на домрах, а справа – плохое исполнение Баха на баянах. Ко всему, еще и на плохих инструментах… Возникает стойкое отвращение к музыке. У меня появилась идея бросить «музыкалку» и никогда отношения к ней не иметь.

Я пришел домой и об этом заявил. Мне тогда было лет одиннадцать. Дед выслушал и сказал: «Давай так, тебе осталось доучиться полгода, получи диплом об окончании и тогда делай что хочешь». В общем, уговорил. И вот случай. Однажды увидел объявление, что набирается курс для обучения игре на саксофоне. Дед одобрил, но спросил: «Что, хочешь в «жмуркоманде» играть?». Я пообещал: никогда!

Так попал в класс к моему учителю, который дал мне понимание музыки и, можно сказать, заменил отца. Он дал понимание того, что музыка может изменить человека, ведь начинаешь слушать музыку в одном состоянии, а заканчиваешь в другом. Музыка может дать крылья, поднять в небо, а может и растоптать. Единственно, чего она не может, это оставить равнодушным. Например, плохая музыка развращает, формирует низкий уровень вкуса людей. Она действует на подсознание. Если невкусную и некачественную еду можно выбросить, плохое кино можно не смотреть, а вот музыку…

Как-то еду в маршрутке, а там громко играет что-то низкопробное – это садится в мозг, и я не сразу могу освободиться от этого. Тем не менее я вижу полные стадионы на подобных концертах. А я делаю противовес этому бесовству, которое уничтожает людей. Мне жаль их, у них душа болит, я это чувствую, просто они отравлены этим музыкальным ширпотребом, люди не слышали хорошей музыки, им не привили в свое время вкус, не показали, не рассказали, им нужно открыть глаза. И я это делаю по мере сил. Предлагаю слушать высокохудожественный материал, который развивает интеллект. Это труднее, это работа над собой. Но я вижу результат. Вижу, как зрители по-хорошему ошарашены, перевернуты, они подходят, благодарят. Я вижу, как семечко попадает на благодатную почву и оно обязательно прорастет.

– Что вам это дает?

– Понимание своей миссии, того, что я не зря живу на Земле, за этим я сюда пришел, а так как времени пребывания у нас на Земле не так много, то нужно успевать делать много хорошего.

– Вы сами себе ее определили?

– Я уверен, что именно в этом мое предназначение.

– А кто ваши музыкальные кумиры?

– Это те, кто делает вечность. От Моцарта до Курта Кобейна. Может, не все они прожили идеальную жизнь с позиции морали и нравственности, но то, что они сделали в музыке, те семена, что они посеяли в меня, изменили меня в лучшую сторону, перевернули мое сознание. Всякий раз, когда слушаю Бетховена, Россини, «Led Zeppelin», «Nirvana», – это всегда открытие, это мощь, сила, эмоции, потрясение, превращение. Это то, что делает меня лучше, сильнее практически во всех стилях. Это то, что делал Микеланджело, – и в живописи, и в скульптуре. Особенно когда я увидел это не по репродукциям, а в оригинале, воочию. Когда стоишь перед Пьетой, ты чувствуешь, как воздух между нами вибрирует. Это состояние потом несешь в себе, оно меняет все внутри, оно изменило мои концерты. Это совсем не то, что вот я, как зритель, пришел и смотрю. Возникает атмосфера, ощущения между артистом и зрителем, именно та вибрация, резонанс, существующий между нами, и происходит это, когда ты отдаешь, а они принимают и вновь посылают на сцену уже с новой энергией.

– Станиславский называл это «вольтовой дугой»…

– Все, что говорил Станиславский, это такой высокий уровень, что можно изучать и изучать его систему бесконечно. Я бы ее не только артистам в театральных учреждениях преподавал, а вообще обычным людям. Она учит понять, кто я, кто этот персонаж, как совместить персонажа и свое я полностью, будучи в его коже и с его характером, а потом вернуться к себе обратно. Станиславский как раз и учил, как быть собой и как не быть собой. Если бы его систему преподавали в обычных школах, то у психиатров и психологов работы было бы меньше.

5.jpg

– Как по-вашему, совместимы ли гений и злодейство? Спрашиваю потому, что, упоминая больших музыкантов, вы сказали, что в моральном плане не со всех можно брать пример.

– Паганини, например, был абсолютным злодеем. Многие гении были людьми аморальными, но это не мешало им творить великую музыку.

– Но как же в человеке уживаются эти два взаимоисключающих качества?

– Морально-нравственные оценки в истории не останутся, а останутся их гениальные творения, и каким бы ни был безнравственным человеком Паганини, его каприсы останутся, и только за них ему можно простить все! Каким бы ни был угрюмым Бетховен, а его пятая, седьмая, девятая симфонии – это же гениально! То же можно сказать и о Россини.

Работая над каким-то своим произведением, я всегда глубоко погружаюсь в эпоху, в которой жил персонаж. Например, был проект о Терезе Авильской, и я писал саундтрек к аудиокниге. Меня попросили просто написать музыкальные отбивки, но мне показалось это очень поверхностно, неинтересно. Я задался вопросами, кто она, где жила, что было за время и т. д. Это была монахиня, которая жила в Испании пятьсот лет назад. Далее возник вопрос, какую музыку она слушала. Полез в нотные архивы – в канадский и австралийские, на которые я подписан. Там выложены все партитуры.

– Вы их читаете по-английски?

– Конечно. Так вот, XVI век, Испания, добаховская музыка. Я погрузился в это время. Это то, что утеряно для человечества, потому что Бах при всей гениальности внес структуру квадратности музыки, ее ладистики, сделал хорошо темперированный клавир, который зафиксировал музыку, вогнал в рамки квадратности, дал «конструкт», а добаховской музыки, как учат в музыкальных школах, будто и не существовало. А я открыл для себя этот пласт, понял ее принцип. И, сделав проект по Терезе Авильской, потом полгода не мог слушать радио.

Я понял суть добаховской музыки. Это поток одновременно четырех непересекающихся мелодий. Когда слушаешь одну партию отдельного голоса, слышишь красивую странную мелодию, потом слышишь другой голос, это вообще другая мелодия. А потом, когда они сводятся вместе, то мозг не может это переварить, собрать в привычные рамки. И ты уже понимаешь, что ты не сидишь в клетке, а вылетел за ее пределы…

Когда человек ограничен рамками, он не свободен. Он знает: здесь – поилка, здесь – еда, все знакомо и привычно. Но когда ты вылетаешь, ты видишь дерево, а потом целый лес. Сначала страшно, ведь там еще и звери, но потом осваиваешься. В клетку снова не хочется. Вот такое у меня было ощущение, как у этой птицы. Это потрясает. Мне нравится находить такие вещи, раскапывать.

Когда погружаешься в биографии, помимо нот в партитурах, мне важно, что думал композитор, чувствовал, переживал, каково было его внутреннее состояние, какова была эпоха, мир вокруг него, люди. Я по-актерски подходил к написанию и все через себя пропускал. И уже не просто исполнял музыку, а сам жил ею. Это Станиславский в чистом виде...

– Раздел его системы – «Работа над собой».

– Наверное, когда человек делает для себя такие большие открытия, это меняет его изнутри, дает новые ощущения. Это то, что дает крылья, подбрасывает вверх. Это потрясение, и я думаю, не последнее.

– Один режиссер как-то сказал: «Когда актер выходит на сцену, он должен не просто выйти, а вынести за собой шлейф прожитой жизни».

– Конечно! Он должен быть наполненным. Мне повезло в том, что я работал с хорошими и большими мастерами: например, с режиссером Вячеславом Кокориным. Я участвовал в первой его постановке «Аве, Мария», которую играли в соборе. Необычный был спектакль, воздух еще был пропитан советской атмосферой, а мы говорили о свободе. Сергей Болдырев оставил большой след, мы дружили. Виталий Константинович Венгер дал ироничность взгляда на мир. Я впитал много от этих людей.

Вот что человеку в жизни надо – хлеба кусок или мир изменить? Кому нужен кусок, мир не интересен, а кому нужно изменить мир, он его меняет, потому что сцена – это такая вещь, которая меняет людей внутренне. Мои концерты – это мой своеобразный театр, тем более технологии позволяют. Тот же «Щелкунчик»… Но почему-то с появлением новых технологий не появляется новых Леонардо, Веласкесов, Микеланджело… В культурном смысле мы живем в эпоху палеолита.

– Считаете, что все так плохо?

– Человечеству дали бесконечные возможности. Компьютер доступен, овладеть технологиями можно быстро. Твори! А вместо этого испуг. Уровень палеолита. Но я думаю, это временное явление.

– Будет возрождение?

– Я приложу все усилия, чтоб оно пришло как можно быстрее.

– Справитесь со всем миром?

– Если я не справлюсь, я посею семена, и кто-то подхватит, например новые Моцарты, Бетховены, которые родились и, может, об этом еще не знают, а то семечко, брошенное на их почву, прорастет. И не я один буду сеять, есть и другие. Человек изначально прекрасен, и он хочет быть хорошим, а не плохим. Быть на светлой стороне – это труднее, это требует больших усилий над собой. Жить на темной проще.

– Расскажите о своем последнем успешном проекте – «Щелкунчике». Зрители идут и идут в планетарий, чтобы увидеть и услышать, причем зрители разного возраста, от маленьких до пожилых. Чем вы их взяли?

– Это в чем-то продолжение моего предыдущего проекта, посвященного Бетховену, который был в моем репертуаре два года. Я без ума от этого композитора. Глаза закрываю – звучит девятая симфония, и всё, я в космосе.

Помните, был фильм о Бетховене, и там есть сцена, где он потерял слух из-за того, что отчим его избивал. Однажды он выскочил из дома в ночной рубашке, прибежал к озеру, упал и вдруг увидел отражения звезд в воде… Ощущение потрясения и космоса – вот вторая часть девятой симфонии. Когда звучит эта музыка, я закрываю глаза и тоже улетаю в космические глубины. А как это состояние вынуть из головы и показать людям? Тогда пришла идея с космосом.

Вместе с молодыми ребятами, которые занимаются анимацией, как я их называю, чертовы гении, Ваня Малых и Гоша Буков, мы пришли к проекту с Бетховеном, став сплоченной командой. А потом возник вопрос: «Сможем сделать следующий шаг или это потолок?». Так возник «Щелкунчик» и Чайковский.

Это было сумасшедшей идеей – новой, неизведанной. Мы отошли от гофмановского сюжета. Придумали видеоряд, свой сюжет путешествия Щелкунчика по космосу. Получилось, что наш герой может все. А что все? А то, на что не способна человеческая фантазия. Придумывали это зрелище целый год. Заставляли свою фантазию доходить до предела, а потом делали шаг за эти границы. Да, там можно было расшибиться, но мы не расшиблись, потому что мы – на светлой стороне, а не на темной.

На своих концертах я всегда говорю зрителям: «Вы увидели чудо, и пусть оно останется внутри вас и даст вам импульс, вдохновение, чтобы вы, каждый в своем деле, в своей профессии, в своих мыслях, словах, сделали свой космос, свое чудо». Я воспользовался своей свободой выбора, у меня получилось, и я говорю людям: ищите, творите, пробуйте, у вас тоже получится.

2.jpg

Беседовала Лора Тирон, «Байкальские вести».

Фото Кристины Клайд и Ивана Пахомова

 

Поделитесь новостью с друзьями:

Комментарии