Дорогой длинною...

Александр Вертинский, его судьба, его песни

Окончание. Начало в № 22

На берегу Гудзона

Палестинское танго. Наверное, артист не способен долго сидеть на одном месте, жить в одном городе, даже в таком, как Париж, особенно если он не француз. Все проходит, все не вечно. Притупляются, блекнут чувства артиста и публики, появляются привычки, тускнеет творчество. И появляется необходимость встряхнуться, освежить впечатления, — а значит, ехать дальше.

В 1934 году Вертинский, по словам Анатолия Макарова, подписал контракт на гастроли в Палестине и покинул «городок на Сене». Он отплыл из Марселя в Палестину на корабле «Теофиль Готье». Проехал с концертами по городам. Вероятно, выступил в Тель-Авиве, Хайфе, Иерусалиме. Тем временем его уже ждала страна больших возможностей, большого размаха — США.

Hello and goodbye, Америка! Осенью 1934 года на пароходе «Лафайет» Вертинский отправился в Новый Свет. В Нью-Йорке состоялся его первый концерт в «Таун-холле» — едва ли не самом большом концертном зале Америки. Здесь присутствовали знаменитости, в том числе Федор Шаляпин, Марлен Дитрих. Концерт удался. Шаляпин шутил, что заработанные им деньги за раз не пропить.

Как пишет биограф Вертинского Макаров, артист прожил в Нью-Йорке полгода и за это время дал двенадцать концертов.  Его песни были понятны и близки выходцам из России. «Чистых» американцев его творчество не особенно интересовало. Для них надо было петь о родном — об Америке — и на английском языке. Вертинскому это было неинтересно. Он не собирался отрываться от истоков, от основ своего творчества, которые питали его. Он дорожил своим миром.

«Я замуровал себя, — высказывался Вертинский в одном из интервью, — в келье моей песни... Жизнь моя стала...  служением русскому искусству».

Он посетил с гастролями Калифорнию, Сан-Франциско. Был в Голливуде, выступал в знаменитом Hollywood Breakfast Club.  Америка, американская цивилизация с ее отношением к искусству как к товару Вертинскому не понравилась. Не спасли впечатление ни хорошие дороги, ни автомобили, ни холодильники.

Впереди его ждала еще одна страна, в которой жила большая русскоязычная диаспора, — Китай.

И красивый порт Шанхай...

Китай без прикрас. Вероятно, в 1935 году от причала в Сан-Франциско отошел корабль «Чичибу мару». Его путь лежал в Китай. На борту корабля в Китай отправился и Вертинский.  Местом своего постоянного пребывания, если это слово применимо к непрерывно гастролирующему человеку, он выбрал Шанхай.

Вначале, как всегда, все было неплохо. Но очень скоро розовая пелена исчезла, и открылся Китай без прикрас. Перед ним была провинция: отсутствие личностей, событий, высокой творческой атмосферы. Появились и финансовые проблемы.

Он выступал в Харбине, Циндао. Пришлось работать в прямом смысле в кабаках, ночных клубах, петь перед лавочниками, спекулянтами и радоваться присутствию на концерте хотя бы какого-нибудь директора местной гимназии. Ему уже в ином свете вспоминались Париж, Берлин, Константинополь. Но вернуться обратно в Европу, в тот же Париж, из Китая в то время было практически невозможно: мешали непреодолимые препятствия с контрактом, авансом и прочие бюрократические сложности.

Круг замкнулся.

Обезьянка Чарли устает ужасно
От больших спектаклей, от больших ролей.
Все это не нужно, все это напрасно,
Вечные гастроли надоели ей...
Потому что бродим, нищие, по свету.
Потому что людям дела нет до нас.
Потому что тяжко зверю и поэту.
Потому что нету Родины у нас...

Голос Родины. В 1937 году Вертинского неожиданно пригласили в консульство СССР в Шанхае и предложили вернуться домой. До этого он уже обращался с просьбой о возвращении на Родину, возможно — и не раз, но получал отказы. На этот раз Вертинский очень обрадовался.

Между тем уехать было не так просто. У него накопились долги. Покинуть Шанхай, не расплатившись, он не мог. Кабаре «Гардения», к организации которого певец имел отношение, проработало месяц и разорилось. У Вертинского не было ничего. С молотка продавались его серебряный портсигар, костюм и прочие мелочи. Дошло до того, что он закладывал в ломбард концертный фрак и выкупал его перед выступлением.

Отъезд не состоялся.

А между тем Вертинскому было уже под пятьдесят. На что он мог рассчитывать в этой жизни? Что ожидало его завтра?

Но неожиданно судьба сделала крутой поворот, открыла новые возможности. Мастер встретил свою Маргариту...

Кавказский пленник. Можно предположить, что весной 1940 года в ресторане «Ренессанс» в Шанхае Вертинский впервые увидел Лидию Владимировну Циргваву, которая зашла туда с компанией сослуживцев. В момент их первой встречи ей не было и двадцати.

Лидия не принадлежала к миру богемы. Она трудилась в обычной иностранной компании. По отцу, служащему КВЖД, Лидия Циргвава происходила из грузинского княжеского рода, а по матери была, вероятно, русской, сибирячкой. Между ними, что называется, пролетела искра. «Любви все возрасты покорны».  Завязался роман, в том числе и эпистолярный. Вертинский, как, к слову сказать, и его современник Исаак Дунаевский, любил писать письма.

26 мая 1942 года в православном соборе на улице Поль-Анри в Шанхае состоялось венчание Вертинского и его юной невесты.

28 июля 1943 года родилась дочь Марианна, а 19 декабря 1944-го — Анастасия.

Возвращение блудного сына

Песня о Сталине. Советский народ в это время переживал нелегкие испытания — в разгаре была Великая Отечественная война. Вертинский безоговорочно поддерживал Родину. Он выступал в клубе советских граждан, участвовал в радиопередачах ТАСС в Шанхае, впервые стал исполнять песни на слова советских поэтов, сочинил даже песню о Сталине.

Маэстро обратился к министру иностранных дел В.М.Молотову с просьбой разрешить вернуться на Родину. «Эмиграция, — писал Вертинский, — большое и тяжелое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние. Жить вдали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь — самое ужасное». (Письмо приводит Макаров.)

Разрешение было получено.

В ноябре 1943 года Вертинский вместе с женой, тещей и дочерью Марианной вернулся в Москву.

Он получил квартиру на улице Горького у знаменитого Елисеевского гастронома, антикварную мебель, дачу, библиотеку и возможность работать — петь.

Известно, что так хорошо обошлись не со всеми. Биографы не говорят о причинах такой, внешне ничем не мотивированной доброты власти к Вертинскому, ограничиваются намеками.

На прием в «Метрополь» по случаю возвращения певца пригласили знаменитых артистов, лауреатов, секретарей союзов, академиков. Гости ждали его и встречали, по выражению очевидца Леонида Утесова, как царя.

Креольчики под Читой. Началась обычная «советская» жизнь. Песни Вертинского не вписывались в идеологию. Его терпели, но не более того. Пажи, креольчики, желтые ангелы и послевоенная советская действительность принадлежали к разным мирам. На радио его не пускали, пластинок не записывали. И тем не менее петь разрешали.  Правда, с большими оговорками — только в промышленных, шахтерских поселках, в Наманганах, Кустанаях, под Читой и прочих подобных местах, — но в присутствии цензора, урезав репертуар от обычных ста до тридцати песен. Регулярно выступать в Москве, Ленинграде, крупных университетских городах было запрещено.

Позволили сняться в пяти фильмах. За исполнение роли кардинала в фильме Михаила Калатозова «Заговор обреченных» он даже получил Сталинскую премию.

Вертинский объехал весь СССР, как он сам говорил, четыре-пять раз. Жена регулярно получала от него письма.

«Сижу на завалинке станционного амбара и пишу тебе письмо, — делился сокровенным Вертинский. — Тут бродят утки, гуси, куры и козы с козлятами. Все голодные и ищут себе пропитание, копаясь в мусоре... Целыми днями мы стоим где-нибудь на задворках маленьких станций, а вечером за нами приходит машина и везет верст за 20—40 в ДК... Мы голодаем.  На базарах ничего нет... Дни и вечера в голове несутся отрывки мелодий, строки стихов, встречи, взгляды. Все это шумит, перебивает друг друга, и я часто думаю, уж не сумасшедший ли я? И только одно средство — алкоголь: успокаивает и заставляет исчезать эту свистопляску».

Белые ночи. 3 мая 1957 года Вертинский приехал в Ленинград, а 20 мая выступил перед ветеранами сцены. На встречу с ним пришли люди, которые знали его еще молодым, помнили начало артистической карьеры «русского Пьеро». Это была встреча с юностью. Вертинский был элегантен, красив, молод и, как всегда, успешен.

На следующий день, 21 мая, он прогулялся, посетил знакомые места, а вечером стал собираться к ужину. Вертинский одевался в своем номере отеля «Астория», чтобы спуститься в ресторан.

В этот момент 21 мая 1957 года его застал смертельный сердечный приступ.

9 мая в письме к жене он процитировал стихи Блока, странные, как могло показаться в те майские дни, если их отнести к самому Вертинскому:

Придут незаметные белые ночи
И душу вытравят белым светом.
И бессонные птицы выклюют очи.
И буду ждать я с лицом воздетым,
Я буду мертвый — с лицом подъятым...

Вертинский — «усталый старый клоун» с «мечом картонным» —был выдающейся личностью, глубоко связанной с русской традицией. Он строил свою жизнь по изящным канонам искусства, превратил себя, свой внутренний мир в объект культуры. Мастер сумел и вне России сохранить и развить начала русской культуры Серебряного века, заложенные до 1917 года, и легально вписать их в контекст иной, сталинской действительности.

Он внес в советскую культуру аристократическую ноту, идею уважения к личности и ее миру. Он сделал обществу прививку против засилья стадной серой обыденности и безжалостной идеологии. Вертинский открыл для себя и людей Восток и Запад — и одновременно разочаровался, задолго до наших дней, до Владимира Высоцкого («Все не так, ребята»), в «парижских балаганах», «бананово-лимонных Сингапурах» и «Голливуд морнинг брэкфест клабах», сохранил веру и любовь к Родине, которые и спасли его.

Александр Маджаров, специально
для «Байкальских вестей»