За кулисами войны

Зачем Сталин казнил генералов-авиаторов?

Продолжение. Начало в № 10–17

10. На небеса с любимой через песчаный карьер

22 июня застало Рычагова на отдыхе в Сочи. Там он был вместе с женой – Марией Нестеренко, которая к этому времени была уже известной военной летчицей. Уроженке поселка Буды, признанной столицы фаянса на Украине, кажется, самой судьбой было предназначено всю жизнь расписывать тарелки и заниматься музыкой. Но она выбрала другое – авиацию. Нестеренко поступает в Харьковское авиационное училище и успешно его оканчивает, а потом учится в знаменитой Качинской военной школе летчиков. Мария была не только прекрасным летчиком, но и хорошей спортсменкой, а также играла одно время в оркестре Бориса Кожевникова, ставшего впоследствии известным советским композитором.

Ее военная карьера практически повторяет карьеру мужа. Конечно, таких высоких постов она не занимала, но осенью 1940 года, будучи майором, служила в должности заместителя командира авиаполка особого назначения. Летом того же года она возглавляла женский экипаж, совершавший перелет из Хабаровска в Москву. Летели на модернизированном дальнем бомбардировщике ДБ-3, получившем название «Украина». Кроме Нестеренко, в кабине самолета был второй пилот – капитан Мария Михалёва и штурман – старший лейтенант Нина Русакова.

До этого перелеты выполнялись, как правило, с запада на восток. Скорее всего, обратный вариант был выбран из пропагандистских соображений, чтобы полет хотя бы этим отличался от предыдущих.

Они провели в воздухе – страшно представить! – 22 часа и 32 минуты и практически достигли цели, но в районе Кирова, попав в непогоду и израсходовав топливо из-за необходимости преодолевать сопротивление ветра, вынуждены были приземлиться.

Да, рекорд не полностью состоялся, но в этом не было вины трех героических женщин. Их торжественно встретили, а правительственная комиссия признала перелет выдающимся. «Комсомольская правда» 30 июля 1940 года писала об экипаже: «Проявил отвагу и высокое мастерство».

Но в СССР «чуть-чуть не дотянули» не считалось. Валентина, младшая сестра Марии Михалёвой, рассказывала, что через несколько дней второго пилота «Украины» возили ночью на беседу к Берии. И якобы он выразил сожаление по поводу незавершенности полета и невозможности присвоить летчицам звание Героя Советского Союза. Хотя таковым полет можно было считать только с пропагандистской точки зрения: Хабаровск –Москва все же звучит не так, как Хабаровск – Киров. И хотя рекорд также замечательной летчицы В.С. Гризодубовой и ее экипажа, первых женщин – Героев Советского Союза, был, судя по официальным данным того времени, побит, даже орденов девушкам не вручили. При этом до Сталина не удалось донести всю драматичность героического полета в абсолютно неблагоприятных грозовых с низкой облачностью условиях. А между тем девушки не катапультировались, когда вначале из-за обледенения самолет фактически падал с высоты 6 тысяч до 1 тысячи метров, а позже из-за остановки очевидно перемерзшего двигателя – до катастрофических 50 метров. Со слов Марии Михалёвой, Берия в разговоре несколько раз спрашивал и о поведении в полете командира корабля Марии Нестеренко.

Это обстоятельство не помешало Марии Нестеренко получить должность заместителя командира авиаполка особого назначения. Но попадание в поле зрения НКВД чаще всего ничего хорошего не сулило, конечно, если ты не физик-ядерщик или ракетчик, да и то начиная с 1945 года.

К двум же коллегам Нестеренко судьба была милосердней. Они не были женами репрессированных командующих ВВС. Мария Михалёва прошла всю войну, летала на бомбардировщиках, награждена многими орденами и медалями. Уволилась в запас в звании майора. Воспитала двух детей.

Нина Русакова тоже не рассталась с авиацией. Многие годы работала в НИИ ВВС летчиком-испытателем. Провела в воздухе около 5000 часов, участвовала в испытаниях 40 типов самолетов. Удостоена многих наград. Ей присвоено звание «Заслуженный летчик-испытатель СССР». В отставку ушла в звании полковника. Вырастила двоих сыновей.

А Марии Нестеренко не суждено было ни испытать радости материнства, ни пережить войну, ни полетать на комфортабельных реактивных самолетах. В первый же день войны ее «большезвездного» мужа – боевого генерала, обстрелянного на трех войнах, вызвали в Москву, но не для того, чтобы из академии отправить на фронт.

24 июня 1941 года на московском вокзале (по другим данным, на вокзале в Туле) Рычагова попросили зайти к военному коменданту. Там его ожидали люди в штатском. Рычагову абсолютно неожиданно и для него самого, и для его жены был предъявлен ордер на арест (без санкции прокурора!), подписанный Кобуловым. Само постановление об аресте было составлено лишь 27 июня 1941 года.

Формальным основанием для ареста послужили выбитые под пытками показания его старшего товарища и наставника – лежачего больного Якова Смушкевича, доставленного в пыточную сталинскую тюрьму на носилках. Смушкевич «заявил», что вместе с Рычаговым они высказывали «недовольство партией и правительством и договорились совместными усилиями срывать вооружение ВВС». В материалах дела имеются показания арестованного тогда же наркома оборонной промышленности Бориса Ванникова, который утверждал, что Рычагов ругал при нем Сталина «площадной бранью за вмешательство вождя в сугубо технические вопросы».

Марию Петровну «взяли» на четвертый день, 27 июня 1941 года, прямо на летном поле Центрального аэродрома имени М.В. Фрунзе. Не имея возможности пытками сломить молодого генерала, его жену в целях шантажа обвинили в «недоносительстве о государственном преступнике» Рычагове: «…будучи женой Рычагова, не могла не знать об изменнической деятельности своего мужа…». Игорь Бунич в книге «Лабиринты безумия» пишет, что Марию взяли после того, как Рычагов повел себя крайне вызывающе и даже позволил себе словесные оскорбления в адрес следователя Родоса. Это вынудило последнего осуществить свою давнюю угрозу и арестовать его жену.

Марию в тюрьме пытали, выбивали показания на мужа, но героическая женщина не подписала ни одного протокола и была расстреляна 28 октября 1941 года, плечом к плечу со своим полным жизненных планов, виртуозного летного мастерства, казалось бы обласканным Сталиным и фортуной мужем.

11. Смертельная опала

Генерал-лейтенант Смушкевич, назначенный на должность командующего ВВС 19 ноября 1939 года, уже 15 августа 1940 года был от нее освобожден. А дальше начинается очередная «сталинская забава» с назначениями и перемещениями с должности на должность на понижение, которая, конечно же, ничего хорошего не сулила. Но соответствующие выводы из этого, кажется, успел сделать лишь комиссар государственной безопасности третьего ранга Генрих Люшков, сбежавший за границу. Смушкевич же был назначен генеральным инспектором ВВС. Но и инспектором он проработал всего четыре месяца. Успел посетить Прибалтийский особый военный округ и побывать на родине, в только что присоединенной Литве, повидать родителей, братьев и сестру. И с 3 декабря того же года переведен на должность помощника начальника Главного управления Военно-воздушных сил. Однако, несмотря на относительно незначительные должности, предшествовавшие аресту, Яков Владимирович успел сделать многое для авиации.

21–29 декабря 1940 года в Москве проходило совещание высшего генералитета. Обсуждался опыт, полученный в локальных конфликтах, и решалось, как воевать в дальнейшем, чтобы избежать тех недостатков и потерь, которые вскрыла советско-финская война. На этом совещании Смушкевич дважды брал слово. Сначала он внес предложение о недопустимости сокращения полетов в сложных условиях, а также акцентировал внимание на нехватке бензина, особенно летом, на «боязни аварийности» у многих командиров и слабой работе наших бомбардировщиков по радионавигации. Затем он, как и Павел Рычагов, назвал наличие семьи у строевого летчика «основной причиной» низкого уровня боевой подготовки: /«Мне думается, что основная масса летного состава поймет, что без перевода срочнослужащего летного состава на казарменное положение боевой воздушный флот не может быть боеспособен…»/КУРСИВ!!! (Стенограмма выступления Смушкевича http://militera.lib.ru/docs/da/sov-new-1940/07.html). Он как будто чувствовал, что такой подход спасет множество жен и детей, которые остались в тылу при массовом уничтожении летчиков первого эшелона обороны.

Сталин лично курировал авиастроение и ВВС, без его согласия не решался ни один вопрос, поэтому у командиров просто не было реальных рычагов воздействия, чтобы, например, повысить ту же летную подготовку или потребовать доводки того или иного самолета. Тут же следовали доносы и жалобы, а 1938 год помнили все. Поэтому Смушкевич и предлагает то реальное, что можно сделать и за что он не будет наказан, к тому же этот вопрос в Наркомате обороны был уже одобрен.

Предложение было принято, но, как у нас заведено, с большим перегибом. Вновь выпускаемым летчикам стали вместо офицерских присваивать сержантские звания, хотя об этом оба командующих ВВС не просили. Именно это, наряду с сокращением числа бортмехаников, резко снизило престижность летного дела. Когда через год немцы стирали с лица земли приграничные аэродромы и военные городки, отсутствие семей у части летчиков хоть в какой-то мере уменьшило катастрофические потери. Вряд ли в этом проявилась и толика человечности тирана, который знал, что первый эшелон обороны – это «жертвенный агнец» для приманки Гитлера, чтобы он вступил в «безнадежную», по мнению Сталина, войну, которую он сможет в любой момент перенаправить в нужное русло. Благо, что мобилизационный резерв СССР был в два раза выше немецкого, значительно превышая 30 млн человек.

Будущий Главный маршал авиации Александр Евгеньевич Голованов в своих воспоминаниях описывает празднование Нового, 1941 года, когда ему удалось поговорить со Смушкевичем. Голованов попросил похлопотать у Сталина о рекордном кругосветном полете, который он пытался организовать со своим экипажем. К удивлению Голованова, Смушкевич ему отказал, объяснив это тем, что не время думать о полете вокруг земного шара, когда основная масса летчиков в армии подготовлена очень плохо. После отказа Яков Владимирович стал описывать ситуацию с кадрами в армейской авиации.

Шеф-пилота «Аэрофлота», то есть гражданского летчика, это удивило, хотя о квалификации военных летчиков он знал не понаслышке. Именно он возил на Халхин-Гол героев Испании, которые и обеспечили победу над Японией, и видел растерянность штурманов, когда им пришлось добираться от Красноярска до Иркутска по плохой погоде.

Гражданские летчики с этим справились, а вот самолет под управлением ставшего впоследствии известным летчиком-испытателем Михаила Александровича Нюхтикова, который первым вылетел из Красноярска, решил идти в плохую погоду визуально – бреющим полетом по железной дороге и в итоге добрался до Иркутска последним.

«Зная, что там имеется немало туннелей, я смотрел на него, как на вернувшегося с того света... Разбор показал, что летный состав, выделенный из особой эскадрильи ВВС, слабо подготовлен и в штурманском отношении, и в радиоделе в сложных условиях полета. А ведь были выбраны лучшие!..», – вспоминал потом Голованов (Голованов А.Е. Дальняя бомбардировочная...  М.: ООО «Дельта НБ», 2004).

Еще большее недоумение у Александра Евгеньевича вызвало предложение Смушкевича написать письмо Сталину по вопросам слепых полетов в ВВС. Можно ли представить – генерал, дважды Герой Советского Союза, депутат Верховного Совета СССР, помощник начальника Генерального штаба РККА по авиации, просит гражданского пилота написать Сталину о проблемах военной авиации. Согласитесь, это трудно себе вообразить. Но Смушкевич понимал, что Сталин ему не доверяет, и иного выхода у человека, болевшего за свое дело, просто не было.

И Голованов, со слов Смушкевича, через неделю написал записку на имя Сталина. А через несколько дней он был вызван на прием в Кремль, и делу был дан «государственный ход». К февралю 1941 года в Смоленске был полностью укомплектован и приступил к боевой подготовке Отдельный 212-й дальнебомбардировочный полк во главе с подполковником А.Е. Головановым, переведенным, благодаря записке Смушкевича, в военную авиацию. Так была заложена основа авиации дальнего действия.

24 мая 1941 года произошло одно из важнейших событий той поры. Вечером этого дня (с 18.50 до 21.20) в кабинете Сталина состоялось совещание высшего командного состава Вооруженных сил СССР. До сих пор неизвестно, что именно там обсуждалось, но в среде либеральных историков убеждены: решался вопрос о нападении на Германию. Но что бы ни происходило на этом совещании, после него начались аресты командования ВВС.

Это объясняется только тем, что Сталин готовил в жертву первый эшелон авиации. А для этого нужно было ликвидировать старших товарищей и учителей этого боевого племени, многим из которых, как и Смушкевичу, не было 40 лет, а генералу Павлу Рычагову, последнему из командующих ВВС, было всего 30.

Георгий Жуков, присутствовавший 24 мая на секретном совещании, которое прошло в кабинете Сталина, 7 июня приехал в госпиталь навестить своего боевого товарища по Халхин-Голу. Он предупредил Смушкевича о начавшихся репрессиях среди авиаторов и посоветовал Якову Владимировичу добиваться приема у Сталина. Правда, дочь Смушкевича не упоминает об этом визите Жукова, зато в интервью «Московским новостям» говорит:

«В госпитале отцу стало известно о предстоящем аресте – его и других товарищей. Первую печальную весть о начавшихся с июня 1941 года арестах в авиации принесла ему я. Накануне к нам домой пришла жена командующего ВВС Московского округа, героя Испании Петра Ивановича Пумпура и сообщила, что он арестован. Меня это потрясло. Я очень любила этого человека.

Когда я со слезами рассказала все папе, он страшно побледнел. Я думала, ему стало плохо, но он не сказал ни слова. Он вообще никогда не делился в семье своими служебными делами.

Когда отец почувствовал свой предстоящий арест, попросил маму принести ему одежду. Очевидно, хотел поехать к Сталину, чтобы попытаться предотвратить катастрофу. А мама, считая, что все не так страшно, а поездка эта вредна для его здоровья, просьбу выполнить отказалась. Отец не стал спорить, только сказал: "Ты будешь раскаиваться в этом всю оставшуюся жизнь"». (Шевелев В.В. Девочка, к Лаврентию Павловичу! Московские новости, 2002, 16 апр.).

В этот день арестовывают Г. Штерна, как начальника ПВО СССР, ответственного за упоминаемый мною ранее пролет «Юнкерса». На следующие сутки приходят за Смушкевичем, из госпиталя чекисты выносят его на носилках. Ночью к нему врываются домой с обыском. Он длился 36 часов, руководил им заместитель Берии Богдан Кобулов. Из квартиры почему-то вывезли все матрасы и подушки, отобрали деньги. Жена и дочь остались без средств к существованию, им не на чем было спать.

Семье, от которой шарахались все друзья, помог адмирал Кузнецов. Он посоветовал написать письмо Сталину и обещал передать его через Поскребышева. Из Кремля действительно перезвонили и пообещали разобраться. «Решить» проблему, очевидно, поручили Берии, который принял дочь Якова Владимировича в своем кабинете.

По воспоминаниям Розы Яковлевны, Берия пообещал, что, когда все проверится, с отцом не случится ничего плохого: «После этого он нажимает кнопку, и появляется Кобулов – я его узнала, он производил у нас обыск. Берия стал резко выговаривать ему, что он оставил семью без денег, все забрал, даже матрасы – людям не на чем спать. Кобулов стоял навытяжку и молчал. Видимо, все это разыгрывалось передо мной, чтобы я потом рассказывала, какой Берия хороший.

Дома меня встретила мама, на которой не было лица. Но диваны и матрасы были уже на месте. Нам вернули отобранные деньги».

Смушкевич же попадает в застенки НКВД 8 июня. В это время Рычагов, отдыхавший в Сочи с женой, еще не знает, что на Лубянке пытают Якова Владимировича и выбивают у него показания.

27 июня на очной ставке со Штерном Смушкевич признается, что был завербован им в Испании. Смушкевича обвинили в связях с «врагом народа Уборевичем», расстрелянным четыре года назад, в участии в антисоветском военном заговоре и в других подобных прегрешениях. Впрочем, никаких доказательств не было, одни только показания избитых, покалеченных, обреченных на смерть людей.

Чекистам было некогда искать новые факты и новых свидетелей, от «дела авиаторов» пахло нафталином. Вынимались старые показания, реанимировался старый «троцкистско-террористический заговор», все клеилось по лекалам 1937 года, поэтому Сталину не нужны был доказательства. Цену выбитых дубинками показаний он тоже прекрасно понимал.

И может быть, не так уж и малодушно поступил командующий ВВС Западного фронта Иван Иванович Копец, когда в первый день войны, облетев разбомбленные аэродромы с горящими самолетами, застрелился в шесть часов вечера у себя в кабинете – то ли когда за ним пришли чекисты, то ли зная, что они вот-вот придут. Его бы все равно расстреляли: или 22 июля на полигоне в Коммунарке вместе с командованием Западного фронта, или 28 октября в овраге под Самарой вместе с другими героями-авиаторами. Поэтому, благодаря собственной пуле, он избежал пыток и мучений.

Виктор Бронштейн, почетный гражданин города
Иркутска, специально для «Байкальских вестей».

На фото: Будущий главный маршал авиации
Александр Голованов пришел в Военно-воздушные
силы с должности шеф-пилота Аэрофлота;

Довоенный парад ВВС над Красной площадью

Продолжение следует.