Общественно-политическая газета Иркутской области
Выходит по понедельникам

Иркутск, 1811–1820: комета, война, генерал-губернатор Михаил Сперанский

24 мая, 2021

…Когда назначенный вместо Ивана Пестеля генерал-губернатор Сибири Михаил Сперанский отправился ревизовать вверенную территорию, «известие это имело в себе что-то поразительное». Первый приближенный к иркутскому гражданскому губернатору Николаю Трескину чиновник сошел со страху с ума, другой бросился в Ушаковку, говорили даже, что и жена Николая Ивановича погибла не по вине несчастного случая. Впрочем, все эти события произошли лишь в 1819-м, ближе к концу десятилетия, большую часть которого Иркутской губернией управлял Трескин. И о нем, несмотря на выявленный Сперанским масштаб злоупотреблений, многие жалели. Потому что порядок был!

1а.jpg

Знак небес

Как пишут летописи, 6 августа 1811 года в Иркутске «явилась с северо-западной стороны комета с сиянием вверх наподобие лучей, имеющих склонение к востоку». Это была та самая являющаяся Земле раз в 3100 лет комета, которая показалась добрым знаком Пьеру Безухову, но очень напугала нелитературное население России. Памятное небесное явление, к слову, отражено во многих произведениях искусства, в том числе в «Евгении Онегине» («вина кометы брызнул ток»). Лето-осень 1811 года были чрезвычайно благоприятными для виноградного урожая, и потому русские казаки поили измученных дорогой лошадей из ведер шипучим vin de la comete, как писал Валентин Пикуль. Уже в XXI веке бутылка белого вина 1811 года стала самой дорогой в мире, будучи проданной за 75 тысяч евро…

…До Иркутска царский курьер, который вез текст июньского манифеста Александра I о начале войны с Наполеоном, добрался по Московскому тракту в августе. Документ зачитывали у Спасской церкви, куда звоном колоколов собрали народ. Очевидец этого, сибирский писатель XIX века Иван Калашников, странным образом назвавший свой роман «Автомат», писал в «Записках иркутского жителя», что горожане, большие и малые, плакали во время молебствия о спасении России.

Сбор ополчения в России ограничили 16 губерниями. Сибирские в это число не входили, чтоб не лишать с трудом заселенную территорию людей (прежде всего – работников). Но многие ее жители, и Иркутска в частности, своим ходом отправлялись в европейскую часть страны, чтобы стать жертвенниками (то есть добровольцами), не дожидаясь, когда генерал-губернатор Сибири Пестель разъяснит в столице такую возможность. Пришлось российскому министру полиции выпускать специальный приказ: таких «с дороги возвратить восвояси». Но водворить назад, понятно, удалось не всех.

Кроме того, перед началом Отечественной войны 1812 года в регулярной армии числилось 27 тысяч сибиряков. В течение года рекрутские наборы производились несколько раз – так, еще 25 апреля курьер привез в Иркутск бумагу «о наборе рекрут с 500 душ двух человек». В Бородинском сражении на правом крыле русской армии бились Тобольский и Селенгинский пехотные полки, в центре – Иркутский и Сибирский драгунские полки, а также Томский пехотный, на левом крыле – Гренадерский сибирский полк.

В фонд обороны

Деньги в фонд отечественной обороны собирали с участием всех слоев населения. «В числе сих усердствующих людей, – писал в Санкт-Петербург Николай Трескин, – особенно отличились состоящие при Тельминской суконной фабрике не только чиновники, но даже и рабочие люди… принесшие на пользу Отечества до 6000 рублей». Такую сравнительно крупную сумму собрали за шесть недель, хотя при этом материальное положение рабочих указанной мануфактуры было отчаянное.

А вот купцы Иркутской губернии откликнулись недружно. Так, например, Михаил Мыльников пожертвовал 5 рублей, Иван Зайцев – 10, Степан Попов – 15… При том, что даже мещане находили суммы больше (например, Григорий Шарангин – 25 рублей, Азик Шмуйлович – 50, Алексей Ракитин – 25). Всего иркутское мещанское общество внесло 5075 рублей. Немалый вклад сделали каторжане и ссыльные. Поэтому Трескин через полтора месяца после объявления о сборе денег обратился к городской думе со специальным указом: «купечество, преимущественно перед всеми прочими классами народа пользуясь многими дарованными выгодами и находя избыточное состояние, стяжаемое в недрах отечества под благодетельным покровом его законов… остается без всякого в столь важном государственном деле достижения». Внушение возымело действие, и оставшиеся в стороне купцы все-таки раскошелились.

В сборах участвовали и коренные жители Сибири. Так, особую активность проявило бурятское население, внесшее большое количество мяса, кож, рогатого скота и лошадей (в частности, хоринские буряты через кяхтинское казначейство передали армии тысячу животных).

Только за август и сентябрь 1812-го жители Иркутской губернии внесли в казначейство более 50 тыс. рублей, а за весь год – более 170 тыс. Кроме того, в начале 1813 года иркутяне пожертвовали около 23 тыс. рублей населению, пострадавшему от нашествия Наполеона. Вместе с Томской губернией (данных по Тобольской нет) общая сумма вклада в фонд обороны составила 300 тыс. рублей, «внесенных деньгами, золотом, серебром, пушниной и другими предметами».

Правда, точно оценить эту цифру, сопоставив, к примеру, с ценами на продукты тех времен, сложно. К началу Отечественной войны бумажные ассигнации, которые начала выпускать как эквивалент металлических денег Екатерина II, сильно обесценились. Усилиями находившегося в 1810 году в зените карьеры будущего генерал-губернатора Сибири Михаила Сперанского курс бумажного рубля к началу Отечественной войны поднялся со своего минимума в 20 копеек до 25 копеек серебром. Но опять возросшие государственные расходы остановили действие реформы.

Впрочем, какое-то представление о ценности денег в те времена получить из летописей все же можно. Так, в декабре 1806 года в Иркутске за пуд (16,38 кг) ржаной муки просили 1 рубль 20 копеек ассигнациями, за пуд пшеничной 1 рубль 40 копеек, за пуд мяса 2 рубля 40 копеек, за сажень дров 1 рубль 40 копеек, за фунт чая два рубля, сахар-рафинад 80 копеек за фунт, штоф мадеры (1,23 литра) – два рубля. В феврале 1814 года ржаная мука стоила от 2 до 2 рублей 30 копеек пуд, пшеничная от 2 рублей 75 копеек до 3 рублей пуд ассигнациями. Надо добавить, что в 1811–1812 годах был неурожай, цены на хлеб сильно поднимались. Эти данные можно сопоставить, например, с оплатой труда текстильщиков подмосковных губерний в 1803 году (эту информацию сохранил экономист Михаил Туган-Барановский). За 23 рабочих дня ткач получал в среднем около 8 рублей 23 копеек ассигнациями, или 6 рублей 57 копеек серебром по тогдашнему курсу.

К слову, в 1811 году городская дума Иркутска отпустила 350 рублей на постройку пожарной каланчи над зданием новой полицейской части на Арсенальской улице (ныне Дзержинского), правда, не указано, в каком выражении. Переустройство пожарной охраны города началось в 1814 году по инициативе Трескина, который повелел построить три частные управы с каланчами. Иркутск стал третьим городом в России после Москвы и Санкт-Петербурга, где провели радикальные изменения в противопожарном деле.

2-1а.jpg

К нам едет ревизор

14 июня 1814 года в Иркутске состоялось торжество: «российские войска с союзными 19 марта заняли столицу Франции Париж». Палили из ружей и пушек, народ кричал «Ура!». В пустующем по причине постоянного нахождения Ивана Пестеля в Санкт-Петербурге доме генерал-губернатора граждане и чиновники давали обед, войскам подали по чарке, народу поставили вино в нескольких полубочьях, ввечеру – бал, иллюминация с прозрачными картинами…

Годом раньше в Иркутске сдали в эксплуатацию Московские триумфальные ворота, заложенные к 10-летию царствования Александра I. Это сейчас их копия на берегу Ангары высится молчаливым памятником, а тогда вокруг и внутри кипела жизнь. В каждом из пилонов и на каждом ярусе ворот располагались помещения для перевозчиков и караула. В завершающем объеме был небольшой зал для церемоний встреч и проводов. Зимой комнаты отапливались. Все прибывавшие в столицу Сибири по Московскому тракту издали видели ворота на противоположном берегу Ангары, а переправившись, проходили здесь проверку и регистрацию. Ворота как бы приняли эстафету от ушедших в прошлое острожных сооружений неподалеку.  

Через них-то весной 1819 года в город и въехал новый генерал-губернатор Сибири Михаил Сперанский. Как и во время празднования в 1814-м, город был залит огнями, среди огромного стечения народу выделялись губернатор Николай Трескин в орденах с ближайшими чиновниками, на переправе гремел оркестр. Михаил Михайлович впечатлился всем этим после Томска и Тобольска, но уже через несколько дней был шокирован масштабами лихоимства, написав, что если в Тобольске всех надо судить, то в Иркутске – уже вешать. Число жалоб доходило до трехсот в день – в городе тут же раскупили всю гербовую бумагу. Трескина отдали под суд (хотя он мирно жил потом в подмосковном имении, окончив дни в пожилом возрасте). На чистую воду вывели и около семисот чиновников. 

За период службы в Сибири – с 1819 по 1821 год – реформатор ее управления Сперанский запомнился скромностью, в противоположность предшественникам. Жил он не в центре, а на окраине, на берегу Ушаковки. В любую погоду «гениального бюрократа» можно было видеть гуляющим – высокого, чуть сутулого человека в поношенной шинели и картузе. А ведь это был выдающийся мыслитель и государственный деятель, в обмен на которого Наполеон предлагал Александру I целое королевство! В прошлом генерал-губернатора был взлет до второго после императора лица в государстве, тем более удивительный, что дед и отец Сперанского и фамилии не имели – их внук и сын Михаил обрел ее первым, в значении «заслуживающий доверия» (от латинского spero – «надеюсь»).

Основным делом Михаила Михайловича в его иркутский период стала разработка проектов реформы управления Сибирью 1822 года, разделенной с подачи Сперанского на Западную и Восточную. Сперанский и его команда представили Александру десять законопроектов, в частности «Учреждение для управления Сибирских губерний», «Устав об управлении инородцев», «Положение о земских повинностях», «Положение о хлебных запасах», «Положение о долговых обязатель­ствах между крестьянами и между инородцами», «Устав о ссыльных», «Устав об этапах» (в создании двух последних тоже участвовал сподвижник Сперанского, будущий декабрист Гавриил Батеньков).

В новой системе управления Сперанский попытался помирить интересы верховной власти и региональные особенности. Итоговый пакет законов состоял из 4019 параграфов высокого качества правовой проработки. Важным моментом реформы было то, что ее отец предусмотрел механизм противовеса единоличной власти, издержки которой так поразили его в Иркутской губернии.

А для тогдашнего населения Иркутска, наверное, главным итогом правления Сперанского стал тот факт, что они увидели в вельможе не непредсказуемого сатрапа-врага, а человека.

«Пишу тебе, любезная моя Елисавета, из сего маленького, грязного городка единственно для того, чтоб ты не подумала, что мы на пути из Томска в Иркутск потерялись или пожраны медведями и волками», – писал Михаил Михайлович единственной дочери из Нижнеудинска, опровергая убеждение о полной дремучести Сибири (после смерти ушедшей в 18-летнем возрасте супруги Сперанский так и не женился). Михаил Михайлович был также поражен, что число преступников в Сибири оказалось не тотальным, а «как капля в море»…

Наталья Антипина, «Байкальские вести».

На фото: Художник Александр Варнек написал портрет
Михаила Сперанского, немного изменив композицию,
с аналогичного полотна своего коллеги, работавшего
в тот период в Санкт-Петербурге англичанина Джорджа Доу
(первый можно увидеть в Иркутском областном
художественном музее им. В.П. Сукачева,
оригинал второго не сохранился);

Московские ворота утратили функциональное значение
к концу XIX века, и там разместили губернский архив.
Позже привычный горожанам, но сильно обветшавший
объект порывались реставрировать, но все-таки разобрали
в 20-е годы XX века

Продолжение следует.

 

 

Поделитесь новостью с друзьями:

Комментарии