Все мы немного Зиловы

К 80-летию Александра Вампилова

Каждый, кто интересуется театром, видел спектакль по пьесе Александра Вампилова «Утиная охота». Да не один. Я, например, помню спектакли из Омска, Воронежа и, конечно, из Иркутска. И пожалуй, ни один из них даже не приблизился к разгадке того, что определяется как загадка «Утиной охоты». Что касается театроведов и рецензентов, то они, мне кажется, и здесь встали на привычную дорожку — выискивать в толще предшествующей литературы «родителей» Зилова и выстраивать их в одну шеренгу. А тут уже готовы его братья по разуму, и это, конечно, прежде всего так называемые лишние люди, живые трупы Онегин, Печорин, Протасов и иже с ними.

С этим можно согласиться, но с некоторыми оговорками.  Прежде всего — с поправкой на время. Девятнадцатый век коренным образом отличается от двадцатого. Особенно в России. Другая страна… Дворяне Онегин и Печорин, конечно, разочарованы в жизни, как и Виктор Зилов. Но состояние нашего современника разительно отличается от сплина его предшественников-дворян, особенно Онегина: если первым невыносимо скучно, то Зилову вся эта жизнь отвратительна. Выхода может быть только два — застрелиться или стать двойником официанта Димы. 

Стал ли образ Зилова типичным для поствампиловской драматургии? Я не театровед, но поинтересовался этим вопросом. Кроме Мазова («НЛО» Владимира Малягина, не обнаружил ничего. Может быть, был недостаточно усерден в своих поисках? Или Вампилов в «Утиной охоте» был настолько убедителен, что закрыл тему? 

О загадке «Утиной охоты», прежде всего Виктора Зилова, написано много, но разгадки пока не предвидится. Может быть, ее и не будет. Хотя бы потому, что настоящая литература (а драматургия прежде всего) горазда на загадки, но на разгадки скупа. Этот жанр, состоящий из одних диалогов и монологов, предлагает соавтору-режиссеру самому решать, что он хочет сказать современникам и как он сможет это сделать. Поэтому драматургия — самый живучий жанр литературы. На современные подмостки нет-нет да и выходят персонажи в хитонах и на котурнах. Софокл, Эсхил или Еврипид спокойно уживаются на одной афише с Вампиловым, Колядой или Вырыпаевым. А ведь они, древние греки, тоже загадывали своим современникам загадки, которые теперь перешли в разряд вечных.

Меня (как, наверное, и других моих товарищей по университету) иногда спрашивают: Зилов — это не автопортрет ли Вампилова? Я обычно отвечаю: все мы немного Зиловы. Эта фраза у меня припасена для того, чтобы как-то отделаться от собеседника.

Иногда задумываюсь: а что бы я ответил по правде? И прихожу к выводу: если коротко, то все-таки именно так: все мы немного Зиловы. Кто больше, кто меньше.

Но почему, почему?

Конфуций предостерегал: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен!».

А вот Федор Тютчев был совершенно другого мнения:

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.

Мы, Александр Вампилов, я и другие наши товарищи по alma mater, родились или в конце 30-х, или в начале 40-х годов прошлого столетия. Чего-чего, а перемен на нашу долю выпало немало. Но ведь и перемены бывают разные. На век Федора Ивановича пришлось их тоже достаточно — вспомним хотя бы нашествие Наполеона и восстание декабристов. Да, это были серьезные катаклизмы, но они ведь не принесли радикальных изменений: государственное устройство уцелело, идеология — вера в самодержавие, в каноны православия — осталась незыблемой.

Век двадцатый был куда богаче на события, причем на такие, которые всё ставили с ног на голову, в нашей стране особенно. Две мировые войны, в которых Россия исполняла основную партию. Несколько революций, причем как минимум одна — «до основанья, а затем…» Вот это «затем» прошло катком по нашему поколению. У многих из нас отцы были или репрессированы, или убиты на фронте. Саня рос без отца, его расстреляли, когда мама, Анастасия Прокопьевна, ждала появления на свет будущего драматурга.

Мое детство прошло в Якутске, но я вряд ли всерьез задумывался, почему большинство моих товарищей растут в семьях людей, сосланных в наш суровый край из мест куда более комфортабельных, а уж за что их постигла сия кара, вовсе не думал. Многие из нас росли как «сталинские мальчики», то есть в слепой вере, что все хорошее в нашей стране — от Вождя, а все плохое от шпионов, империалистического окружения и пережитков капитализма. И когда эта вера обвалилась в одночасье, как ветхое строение, многие из нас пережили это как трагическую потерю.

Правда, нам тут же открыли глаза, и мы довольно быстро научились жить без Вождя, усвоив, что то, что называлось Величием, Мудростью и Заботой о Людях, оказалось всего-навсего культом личности. Но некоторые наши ровесники так и не поверили этому, как не поверили в миллионы безвинных жертв, обращенных в лагерную пыль. Так и доживают свой век с верой в Вождя и неверием в его хулителей…

Преемник Вождя поманил нас оттепелью, во время которой мы узнали немало имен талантливых людей, иные из них стали нашими кумирами навсегда. Но вскоре оказалось, что потепление было нужно, скорее всего, чтобы кукуруза росла от субтропиков до Арктики, но вовсе не для взращивания талантов. Новый руководитель называл этих творцов «пидорасами», грозил им высылкой из страны, а выставки авангардных художников сносил бульдозером. Зато обещал скорое построение коммунизма. Однако нашего однокурсника историка Леонида Бородина изгнали из университета и из комсомола за то, что он распространял басню про лису, которая восхваляла льва при жизни и поносила после смерти. Вопреки всему, пройдя через занудные вопросы и тоску Пермского лагеря для политических, он тоже стал известным писателем.

Самое тлетворное в этих переменах было то, что все наши символы веры, кумиры и лозунги постоянно тускнели, становились ложными и отметались. Ведь в раннем детстве мы божились: «Честное ленинское под салютом всех вождей». На финиш жизни мы пришли без Ленина, при полном отсутствии любых вождей.

К чему этот длинный экскурс в нашу горемычную историю? Да к тому, что Зилов и люди, подобные ему, и есть продукт этого времени. Как каждый из нас… «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя», — сказал один неглупый человек, и это настолько очевидно, что и возразить нечего.

Итак, я наконец добрался до нас, поколения ровесников Виктора Зилова. Я думаю, нам приходится согласиться скорее с Конфуцием, нежели с Тютчевым — «Не дай бог…». Но что делать, Бог дал, и именно нам.

Я вовсе не собираюсь утверждать, что все мои ровесники — суть Викторы Зиловы. На каждого из нас эти времена подействовали по-разному. Но подействовали — на всех… Вампилов даже словом, даже намеком не упоминает о временах, предшествующих появлению типов, которые проходят перед нами в «Утиной охоте». Но нам-то этого не надо, мы сами это знаем.

Странно было бы думать, что время перемен выравняло всех под одну гребенку. Нет, конечно, в обществе были всякие люди — рабочие, поэты, дворники, передовики производства, уголовники, партийные работники, бомжи, крестьяне, артисты, домашние хозяйки, священники и пр., и пр.  Но, думаю, их объединяет одно — эти бесконечные перемены подействовали на всех. На всех по-разному, но ни на кого — положительно. Ведь было же время, когда мы во что-то верили: в Ленина-Сталина, в грядущий коммунизм, в то, «что лучше той родины нет», в то, «что завтра будет лучше, чем вчера» … Когда эти веры, одна за другой, рушились, поднимался градус цинизма.

И вот он перед нами, этот ряд циников, каждый на особицу, от Виктора Зилова до официанта Димы. Дима понятен — это лакей, но новой формации. Он дорожит лакейским местом, он аккуратен, пунктуален, обходителен. Но если выпадет случай, не преминет дать в морду тому, кому служит. Но так, чтобы никто не увидел. На охоте он хладнокровен, никакой романтики не замечает — хладнокровный убийца.

Зилов внешне куда более циничен, чем Дима, — много пьет, хамит товарищам, обманывает женщин… Но все это – на поверхности. А под этой личиной — такая бездна жизни, но ненормальной, искалеченной, больной! В отличие от того же Димы, Саяпина, Кузакова даже, Зилов осознаёт ущербность, глубину своего нравственного падения. Иначе для чего эти попытки суицида? Поза, эпатаж? Да нет же, нет! Не такой это характер, не таковы обстоятельства. Это натура незаурядная, но совершенно нереализованная, потому что ему неинтересно жить. Но у него есть хотя бы один светлый уголок, одна вера — утиная охота. Пусть эта вера призрачна, мимолетна, ее не хватит на всю жизнь, но она у него есть. Ведь остальные персонажи Вампилова живут с мыслью, которую как бы между прочим высказал и повторил Кузаков: «Жизнь в основном проиграна».

У медиков есть такой термин: «Время дожития». Это про нас, семидесяти-восьмидесятилетних. Термин   жестокий, но что делать — жизнь вообще достаточно жестокая вещь. Но мы хоть прожили эти годы, всяк по-своему. Теряя волосы, зубы и веру в светлое будущее. Герои Вампилова вступили в этот период, едва выйдя из молодости… Их немало. Имя им — легион. Если не прятаться от себя за собственной тенью, надо признать: все мы немного Зиловы. Все наше поколение.

На своей книжке «Стечение обстоятельств» Саня сделал для меня дарственную надпись: «Старику Харитонову, вспоминая о выпитом вместе и сожалея о не выпитом». Саня, я тоже сожалею о не выпитом. Хотя бы потому, что кроме выпивки была еще и роскошь человеческого общения.

 Я как-то привык, что прожил на этой земле 80 лет. Только иногда, проснувшись спозаранку, удивлюсь: да неужели?..  Но каждый раз быстро привыкаю заново — да, именно столько…   Но вот Саню, как мы обычно звали Вампилова, никак не могу представить в таком возрасте. Впрочем, как и он сам. «Я смеюсь над старостью, потому что знаю — я старым не буду». Эту его строчку из записной книжки знают теперь все, кому интересен Вампилов. А интересен он очень многим.

Арнольд Харитонов, специально для «Байкальских вестей»

На фото: Александр Вампилов. Портрет работы
иркутского художника Юрия Квасова;

«Утиная охота» в постановке 1997 года Иркутского драмтеатра.
Зилов (слева; артист Сергей Болдырев) и Кушак (Юрий Десницкий);

Слева направо: Юрий Николайчук, Александр Вампилов,
Арнольд Харитонов. 1959 год. Вампилов и автор фото Виталий Зоркин
— однокурсники, Николайчук и Харитонов учились на курс младше