Николай Кабаков: Я не собирался быть артистом

31 января в ТЮЗе имени А.Вампилова прошел бенефис заслуженного артиста России Николая Кабакова. Артист выбрал для бенефиса роль Мартына Харлова в спектакле «Степной король Лир» Ивана Тургенева в постановке Виктора Токарева. Свое 65-летие Николай Владимирович уже отметил, и бенефис был приурочен к этой замечательной дате.

В зале – переаншлаг: солидная публика, те, кто знает и любит артиста много лет, следит за его творчеством, не пропуская ни одного спектакля с его участием, много молодежи. Отыграв спектакль, переодевшись и едва отойдя от сложнейшей роли, он вышел на сцену и принимал поздравления, которые лились рекой: от министерства культуры, от коллег-артистов иркутских театров, театрального училища, веселый капустник для бенефицианта от самих вампиловцев и т. д. И это был еще один большой и замечательный спектакль, где актеру говорили слова благодарности, дарили подарки, цветы, много шутили.

А накануне бенефиса я встретилась с артистом, и мы поговорили о творчестве, о работе, о жизни и о детстве, с которого все начинается.

– Николай Владимирович, расскажите о родителях, о детстве, в него всегда приятно возвращаться.

 – Я родился в Хабаровске, в военном городке в семье военного. Мама работала корректором в военной газете, она приехала из Москвы осваивать Дальний Восток по призыву партии и здесь познакомилась с папой. Меня с детства окружали серьезные люди. Это время так называемых шестидесятников, время людей, прошедших войну, относящихся к жизни ответственно, серьезно. Они относились друг к другу без лишних сантиментов. Нас не баловали. У людей их поколения были лишения, трудности, они учились у жизни, и жизнь их учила, закалила характеры. И мы такими же росли.

Но, несмотря на все трудности, детство было замечательным. И хоть не было у нас компьютеров и гаджетов, играли игрушками, сделанными своими руками: пропадали допоздна во дворах, знали всех соседей вокруг, играли в футбол, бегали купаться… Из ничего создавали свой мир. Копили свои небольшие капиталы, которые мать давала на завтраки, и, зарыв с другом портфели в сугроб, иногда сбегали с уроков в кино. Потом доставали и шли домой.

Отношения педагогов к нам было жестким, тоже сказывалось послевоенное время, но они были справедливыми, честными, настоящими, неформальными. Отношения строились на честности, ответственности. Они если болели за нас, за нашу успеваемость, то не жалели личного времени, оставались после уроков и занимались. С нас спрашивали, как со взрослых, и мы это понимали, мы рано взрослели.

 С годами, конечно, по-другому смотришь на то время, вспоминая родные лица, родителей. Нас, детей, в семье было четверо, я, самый младший, донашивал одежду за всеми. Брата уже нет, царство ему небесное, а сестры живы. И вот что самое интересное, несмотря на всю трудность непростого времени, мы были романтиками. Мой брат хотел стать моряком, я – летчиком.

– А когда же в вашей жизни возник театр?

– Я вообще никогда не собирался быть артистом! Я готовился в летное училище, по первому заходу не поступил, математика подвела, хотя по здоровью прошел. Предложили поступать на следующий год, а тут – армия!

Я служил там же, в Хабаровске, в бронетанковых войсках. Служба шла хорошо, интересно. С ребятами сдружились быстро, и речи не было ни о какой дедовщине. В армии научился играть на гитаре, и откуда ни возьмись, начали проявляться зачатки артистизма. После армии в летчики уже не захотелось, и начали в голове бродить другие мысли. Поступил в политехнический, но, проучившись год, окончательно понял, что мысли, которые тайно крутились в голове, стали настойчивее.

Я решил ехать в Москву поступать на актера в Щукинское театральное училище. Тогда курс набирал Владимир Петрович Поглазов, известный актер, режиссер, педагог. Я немного опоздал, попал на третий тур. Меня послушали, похвалили, но так как курс уже был фактически набран, предложили приехать на следующий год или… поехать в Иркутск. Почему именно в Иркутск? Потому, что в это же время на экзаменах в «Щуке» находилась директор Иркутского театрального училища Александра Даниловна Коновалова, которой мое выступление понравилось. Так я оказался в Иркутске. Здесь меня выслушал Лев Дмитриевич Титов, который набирал курс. Я прочел есенинский монолог Хлопуши. Он похвалил, и я стал студентом.

– Помните своих педагогов, училище?

– Мне очень повезло, о своих педагогах я могу рассказывать долго, и я счастлив, что попал к таким замечательным, выдающимся людям, мэтрам! Они дали мне не только профессию, но и чисто по-человечески много чего. У наших педагогов жизнь была непростой, некоторые прошли войну, но сохранили внутренний стержень, сохранили человека внутри себя, доброту. Это Борис Самойлович Райкин. Он работал в охлопковской драме и был худруком театрального училища. Это Борис Николаевич Преображенский, Борис Федорович Дубенский. Вот это были личности, мастера! Они учили нас отношению к профессии, к сцене, к роли, вообще учили жизни.

Позже, уже в ТЮЗе, работал с очень хорошими, интересными, крепкими режиссерами: Львом Дмитриевичем Титовым, Борисом Сергеевичем Горбачевским, Михаилом Владимировичем Бычковым, Александром Петровичем Шарапко, Александром Валерьяновичем Ищенко, Виктором Степановичем Токаревым, Александром Евгеньевичем Гречманом.

– Рассказывают о временах «золотого» периода театра, когда здесь ставил спектакли Вячеслав Кокорин…

– Да, так было! Кокорин – это целая страница моей биографии. Он открывал для актеров новые горизонты, иное видение театра, давал новый воздух, и у нас вырастали крылья! Кокорин строил театр, создавал его, искал новые пути, овладел методикой Михаила Чехова и применял ее в работе. Вспоминаются «Сон в летнюю ночь», «Лесная песня», «Гори, гори, моя звезда...», «Незнакомка», «Малыш», «Высокое напряжение», «Предместье», «Ворон»... К нам в театральное училище немцы приходили, чтобы учиться на его спектаклях. Талант Кокорина был огромным. Многие воспитывались на его спектаклях.

Виктор СтепановичТокарев, он тоже из нашей, старой гвардии, вышел из актеров и прошел кокоринскую школу. Когда Кокорин уехал из Иркутска, я через какое-то время с Борисом Горбачевским курс набрал в училище. Он был руководителем, я – педагогом. Но так случилось, что Борис Сергеевич вскоре уехал из Иркутска, и когда я начал проводить со студентами занятия на энергетику, на эмоциональность и т. д. по кокоринской системе, то человек, пришедший на место руководителя курса, сказал мне, что даже он не понимает, что я делаю, а студенты – тем более. Эта система была индивидуальной, неординарной, элитарной, новой и не всем по силам и по зубам. И я не стал дальше работать, понял, что эта кокоринская система не входила в обучение, не вписывалась в его рамки.

– Сегодня мир меняется, приходит режиссерское поколение молодых, новых, амбициозных, которые ничего не боятся, которые хотят утвердить себя, зарекомендовать…

– К сожалению, у многих из них только амбиции, стремление самореализоваться, самоутвердиться за счет артиста. Если режиссер сам холодный и не может «разогреть» артиста, заразить его идеей, взволновать, дать эмоцию, энергию, чтобы тот, в свою очередь, мог этим огнем зал зажечь, зрителя взволновать, а иначе зачем артисту на сцену выходить? Просто текст рассказать!? Откуда это идет? А идет от невежества и самоуверенности некоторых молодых режиссеров. Они отрекаются от старой школы, от корней своих отрываются и теряют связь, а результат плачевный.

Те актеры, которые учились у мастеров высшей пробы, режиссеров высочайшего класса, не могут принять ремесленников от театра. А таких, к сожалению, сегодня развелось очень много. Они не знают элементарных азов, беспомощны. Что они могут дать актеру, зрителю, в целом театру?

Сейчас режиссура по большей части какая-то самостийная, режиссеры занимаются самореализацией и самовыражением. Я этого вообще не принимаю. У Феллини, уже незадолго до его смерти, спросили, почему на его фильмах полупустые залы. Он сказал: «Мой зритель умер». Он говорил о времени. Уходили его современники, для которых он делал свое кино и которые его понимали. Сегодняшнему зрителю оно уже не нужно.

– Уходит эпоха, а с ней его герои… Это невозможно отрицать, не замечать, так как мы в этом времени живем, ощущаем на себе перемены…

– Сегодняшнее время, сегодняшняя жизнь очень агрессивны, они идут на нас в атаку. И для меня в этом положении есть единственный выход…

– Держать оборону?

– Да! Сохранять свой внутренний стержень, понимание жизни, которое давно сформировалось, свое понимание профессии. Да, другое время, никуда от него не деться. И оно, как радиоволны, проходит через тебя. Но человек должен оставаться собой, со своими убеждениями.

– А что вы больше всего цените в людях?

 – Ценю людей, до конца верных избранной позиции, которые честны перед самими собой. Которые не мечутся, как флюгеры, в зависимости от обстоятельств, а остаются тверды в убеждениях.

– Ваша первая роль, с которой вышли на профессиональную сцену…

– Спектакль «На Молдаванке музыка играла», возрастная роль, я играл руководителя подпольной организации; ставил спектакль Александр Шарапко. Вообще мне везло на главные роли и, как уже сказал, на режиссеров. Причем так было и в училище, и в театре.

Считаю, что у нас хороший театр, замечательная труппа, я их всех люблю, хотя иногда ворчу, чтоб не расслаблялись. Особо кого-то бы отметил, не хочу обижать других. Каждый по-своему в чем-то интересен. Виктор Степанович следит за труппой, не дает нам возможности лениться, ведь для артиста это очень важно – быть всегда в форме.

 – В каком-то интервью Михаил Козаков заметил, что все роли, сыгранные артистом, накладывают на него отпечаток

– Конечно, они даже корректируют нашу жизнь. В какие-то моменты ловишь себя на мысли, что сейчас это не я, а мой персонаж. Я живу его ощущениями, это вживается в меня. Недаром нас всегда называли лицедеями. Профессия-то греховная. Первых бродячих артистов, скоморохов, вообще в старину хоронили за церковными оградами, церковь их не любила, изгоняла и уничтожала.

Если вернуться к мысли Козакова, то вспоминается давний разговор с Кокориным о работе над образом. Он нам на репетициях говорил: «Когда работаете над ролью, включайте свое воображение, пробуйте стать друзьями с персонажем: посадите его с собою рядом, ложитесь спать, и он должен быть где-то тут с вами, в тишине. Прохаживаетесь по городу, и он с вами. Общайтесь с ним, спрашивайте у него доверительно, почему он сделал такой поступок, а не иной, породнитесь с ним, как с другом. И он вам начнет отвечать, и вам многое станет понятным в его поведении, в психологии его поступков и действий». Вот вам отличная работа над образом. И прав Михаил Козаков. Нутро актерское, оно податливое, оно принимает своей психологией все, что туда попадает. И это, конечно, не может его внутренне не менять, не воздействовать. Тут корректировка идет. Есть опасность – не заиграться, уметь выйти и оставаться собой, но это уже актерские техники, наше ремесло.

– Сейчас вы играете Мартына Петровича Харлова, выбрали эту роль для бенефиса. Личность сильная, характер противоречивый…

– Да, роль сложная. Когда на репетициях разбирали мой персонаж, кто-то говорил, что он груб, хамовит, неотесанная деревенщина. А я думаю, что жизнь у него такая, иначе нельзя, нужно показывать силу и власть, а будешь слаб – тебя раздавят.

Он закален жизнью, прошел войну с французами, имеет награды. У него есть достоинство, и он отлично понимает цену людским страстям. Для него понятие чести – это главное. Он никогда не будет плести интриги за спиной. Да, он прямолинеен, где-то груб, но честен. Входить в роль, держать ее градус, внутреннюю интонацию, стержень тяжело. Потому что Харлов не может сказать такими интонациями, как, предположим, Сарафанов, который мягок, добр и готов обнять все человечество. А Харлов – властный, и когда он кричит, то сотрясается воздух.

И вот эта внутренняя энергетика персонажа – она совсем другая, ее надо держать. Сколько тут энергии, сколько затрат душевных и сил! Я не люблю играть спектакль «по-вчерашнему», повторяться. Это скучно, это мертво, потому что вчера было вчера, оно ушло, а сегодня я другой – говорю по-другому, у меня мысли другие, настроение другое, может, усталость или, наоборот, особый кураж. Жизнь добавляет свои акценты. Жизнь на каждый исполняемый спектакль очень влияет, ведь он – как продолжение жизни, и ты входишь в него со своим шлейфом проблем или радостей, а они каждый день – разные. Но кто-то играет и по-вчерашнему…

– Поэтому и говорят, что спектакль идет только раз и умирает. В следующий раз он будет уже иным.

 – Конечно. Это в кино раз и навсегда зафиксированная на пленку сцена, эмоция, выражение лица. А театральный спектакль каждый раз новый, рождаемый сегодня, в этот вечер. Вот где проявляется готовность партнера воспринимать тебя другим, умение подхватить. Это – школа.

 – А что из неисполненного хотелось бы сыграть, есть мечты?

– Актеру всегда хочется не только новых ролей, но и поработать с разными режиссерами, попробовать себя в разных формах. Взять того же Герасима из «Моей подружки», он смешной, с хитрецой. Таких типажей в жизни предостаточно, мне было интересно поработать над этой ролью. Или Сарафанов – персонаж совсем другого порядка. А такого, как Харлов, у меня вообще не было раньше. У Александра Гречмана сыграл Хозяина в «Портрете», Вайнтрауба в «Победителе», здесь совсем иные режиссерские интонации, почерк и стиль.

Каждая хорошая роль – подарок судьбы, и актеру важно сопоставлять и контролировать то, что ты играешь. Мне интересно исследовать своих персонажей, не повторять найденные характеры, быть все время в поиске и слышать дыхание зрительного зала.

Беседовала Лора Тирон, «Байкальские вести».

Фото из семейного архива Николая Кабакова
и архива ТЮЗа имени А. Вампилова.