«Портрет» нашего времени?

На сцене иркутского ТЮЗа представлен новый гоголевский спектакль Александра Гречмана

Английский имморалист Оскар Уайльд  сочинил жуткую фантасмагорию о дьявольском портрете, который берет на себя все грехи и преступления своего оригинала, в то время как однажды позировавший для него красавец Дориан Грей остается вечно юным и божественно прекрасным. Красота юноши остается чудесным образом нетленной, а портрет превращается в безобразное чудовище.

У загадочного русского классика Гоголя есть история с точностью до наоборот. Когда дьявольский портрет жуткого старика завладевает молодым талантливым художником. Завладевает так, что обреченный герой превращается в этого монстра. Страшные черты, запечатленные в мистическом портрете, становятся в конце концов его собственным лицом.

«Ничего подобного! — возразит скрупулезный знаток гоголевской прозы. — Нет у писателя такого сюжета». А это — как прочитать. Удивительный и дерзкий режиссер Александр Гречман постиг и открыл для нас такую  мистерию в гоголевском наследии. В иркутском ТЮЗе состоялась премьера его новой постановки «Портрет» по мотивам произведений автора «Петербургских повестей» и «Миргорода». В творческом содружестве с вампиловцами Гречман представил публике одноактный трагикомический фарс, где происходят поразительные вещи: люди трепетно лелеют свои заказные личины, лживые маски оживают и пленяют людей, гипсовые музы флиртуют и загоняют художника под каблучок, едва расцветшая Психея оборачивается пошлой гламурной кокоткой. Душа, восприимчивая, окрыленная и сияющая, становится пленницей ненасытной плоти, лихорадочных вожделений, остывает, тускнеет и скукоживается, делается зловещей пепельной тенью.

С главным героем творится несусветное. Прежде всего, не факт, что именно он — начинающий живописец Чартков (артист Сергей Павлов) — является главным. Волей случая, потратив на балаганном торжище последние гроши за картину, сумевшую загипнотизировать его какой-то необъяснимой властью, он, оказывается, не издержался, а, напротив, получил шанс убежать от нищеты. Картина-искусительница, нафаршированная червонцами, открыла для него дорогу к несбыточным мечтам. Выпал счастливый билет, пробил звездный час, началась стремительная «раскрутка» успеха. Все поперло: аттракцион, афиша, публика, касса. Как говорится, жизнь удалась. Но, обретая дармовую славу и богатство, он все больше и больше платит по счетам зловещему ростовщику. Платит не златом, а сокровищами своего нерасцветшего дарования. Мрачный демон с портрета назначает  все большие и большие проценты за свою коварную услугу. Художник деформируется под нажимом беспощадного спроса, ему не вырваться из железных когтей деспотичных клиентов, он изменяет себе, мельчает, теряет живую искру призвания.    

В какой-то момент он полностью растворяется в толпе своих богатых заказчиков и покупателей, и, кажется, это именно они составляют центральный образ всего представления — уродливый собирательный образ псевдоэстетов. «Пепельные люди» — «объедалы и обпивалы», жуиры, франты, прожигатели жизни, бездуховные и циничные, «высший свет» нового Вавилона. Вот те, кто рвется запечатлеть и увековечить свое валтасарово царство, свою оголтелую власть, свои низменные страсти, дутые амбиции, темные помыслы, внутреннюю пустоту. Парад этих гротесковых персонажей разворачивается перед нами, превращаясь в какой-то кафешантан «тупоумия, бессильной, дряхлой бездарности, которая самоуправно встала в ряды искусств», топча, сметая на своем пути все свежее, искреннее и высокое.

— Я хотел показать: а кто заказывает музыку? — делится со мной режиссер и автор сценической версии спектакля Александр Гречман. — Кто они, эти заказчики, эти беззастенчивые потребители культурных ценностей? Эти субъекты сломают любого художника, каким бы по-настоящему талантливым он ни был вначале. Они диктуют и требуют, загоняют творца в прокрустово ложе своих несбыточных амбиций и глумливых вожделений, в формат кричащей моды, агрессивного тренда, салонного глянца. Последняя из клиентов Чарткова — влиятельная баронесса, великосветский «черный кардинал» (несомненная удача заслуженной артистки РФ Галины Проценко. — Прим. автора),  баба с мозгом, которая все видит и правильно понимает. Но и она не может освободиться от произвола своего раздутого эго. Оно, как тот бриллиант, что не снимешь с властной руки, потому что «до кости врос, изверг!». Эта лавина потребительских аппетитов поглощает Чарткова. Он перемолот этой машиной, которую не остановить. Он становится марионеткой, игрушкой в руках кукловодов, пляшущей под звон монет. Баронесса покупает его уже целиком, назначая на престижную должность на государственном культурном олимпе.

На минуточку, в гоголевском «Портрете» никакой баронессы — вершительницы судеб и великой притворщицы-ханжи — нет, как и во всем его творчестве. Этот мощный скульптурный образ, вооруженный сочными афористическими репликами, совершенно в духе острой  гоголевской сатиры, — самая вольная дерзость сценариста, но и самое яркое украшение инсценировки.

И таких дерзких и смачных вмешательств в исходный материал в спектакле полно. У писателя о квартирном хозяине Чарткова говорится вскользь, упоминается о его давнишней забубённой жизни, в которой он был капитан и крикун, мастер хорошо высечь, и щеголь, и глуп… Из этого волею сценариста и режиссера-самоуправца вырастает садомазохический эпизод порки слуги Никиты (артист Илья Крикун). Эпизод могучий в своем символизме. Пакостник-заказчик модного портрета (заслуженный артист РФ Николай Кабаков) и продавшийся художник дуэтом «секут» беззащитную «натуру». Это жертвоприношение истины на алтарь извращенного вкуса и алчных притязаний. Богатая дама, дочь которой Чартков изобразил как эфирную Психею, тоже идет намного дальше, чем это видно из повести, — заказывает и собственное изображение, уже в роли царицы Клеопатры. Причем требует, чтобы рядом стоял «крепкий загадочный раб с блестящим смуглым торсом». Актриса Марина Егорова изобразила эту пикантную  роль в пластически острых контурах, все же не перебарщивая с карикатурностью. 

Являются на подмостки и обитатели другого, «миргородского» цикла прозаика — старосветские помещики  Афанасий Иванович (заслуженный артист РФ Владимир Привалов) и Пульхерия Ивановна (неподражаемо органичная Людмила Попкова), буколическая сытая жизнь которой была «так тиха, так тиха», что никак не чаяла затесаться в гламурный ряд искателей имиджмейкерских услуг.  Гоголь уверяет, что ни одно желание у них «не перелетало за частокол» полусонного поместья, но волею режиссера и они уступают всеобщему поветрию, похожему на сегодняшнее массовое селфи-помешательство. И они туда же — позируют для портрета. Причем объевшийся груш старосветский помещик норовит выглядеть Марсом с угрожающей гранатой, напыщенно рядясь героем, пока эта граната не взрывается у него в руке. 

Девушку Лизэ, ту самую, в чьих фарфоровых чертах молодой художник поначалу узнает поэтическую Психею,  очень тонко сыграла Анна Конончук. С какой балетной грацией она купается в очаровании внешней невинности, с каким опереточным «божественным идиотизмом» уступает манерным ухаживаниям светского льва! Пределом эротических мечтаний этой красивой куколки становится модная иностранная «звезда», «гламурный подонок» — мсье Ноль (откровенно гротесковый в этом образе Павел Савин).  С какой обезоруживающей «слепотой»  «не замечает» нимфетка страданий Чарткова, принуждая его живописать свой вакхический танец с любовником.

На протяжении всего действия являет себя подвижная театральная природа. Для усиления этой театральности даже выстроен специальный подиум, превративший все в подобие скоморошеской игры или кукольного шествия. Этому очень помогла работа художника-постановщика Андрея Штепина и художника по костюмам Натальи Бородоченко. Спектакль, подобно радужному калейдоскопу, дразнит и будоражит нас мельканием ярких красноречивых картинок, шаржевых зарисовок, в которых — о Боже! — не приходится ли узнавать собственные черты?! О том, что в портретомании шествующих перед нами архетипов, в их патологическом нарциссизме  трудно не диагностировать нынешнее увлечение селфи, уже говорилось. А вот мелькнула едкая усмешка по поводу чувственных сублимаций. Тут проступили фиглярские тени химер шоу-бизнеса, что норовит вытеснить собой всю культуру. А здесь вовсю грохочет гомерический смех над гламурными неврозами.

Недаром в афишке Александр Гречман черкнул для нас пару слов, признаваясь в «странной фантазии». А что, если бы Николай Васильевич вдруг сегодня прошелся по нашему городу, посмотрел бы, как мы тут… А там бы и по всей стране… Не сотворил бы он, часом, новое ошеломительное произведение? Что сказал бы он по поводу нашего времени — новой эпохи воцарения вавилонской блудницы Культур-Мультур? Инсценировщик просто прыгнул в эту фантазию, погрузился в ее «предлагаемые обстоятельства» — и помог великому сатирику развить и обогатить некогда выраженные смыслы в контексте нашего современного бытия.

Погрешил ли он этим против Гоголя? Мне кажется, не только не погрешил, а дал всем тревогам и пророчествам классика обрести новое живое звучание, новую остроту и актуальность. Гоголя в спектакле почти физически чувствуешь, на пятачке маленькой камерной сцены ТЮЗа, кажется, витает его активный дух. Это он колеблет чуткие драпировки, одушевляет статуи, подбрасывает нежданные деньги, обнажает «могущество слабости» там, где силится выкрикнуть о себе «могущество силы». Это он вдруг зажигает над игровой площадкой свет тусклого желтого фонаря — то ли колдовского, сводящего с ума полнолуния, то ли прицельного софита. Он же, Гоголь, смеется вместе с нами раскатистым обличительным смехом, после которого хочется зарыдать, молчит и ждет от нас чего-то, когда наступают недолгие упругие паузы.  Да-да, это он смотрит нам вслед вместе с улыбающимся режиссером и кланяющимися актерами — и снова, как много лет назад, гадает, заскрипело ли, сдвинулось что у нас в голове и в сердце, как то ненадежное колесо? «Доедет» или «не доедет»? Ступайте на спектакль и судите сами.

Марина Рыбак, «Байкальские вести».

Фото Марины Свининой