«Я — весна! Я по сути — весна!..»
|
Открыт сайт Любови Сухаревской |
Любовь Сухаревская. Из сборника стихов «Прямая речь», вышедшего в 2006 году
На балконе
Океан, не ворчи,
Дай послушать небесные блюзы.
Выплывают в ночи
То ли звезды, а то ли медузы.
И сама я плыву,
От травы отрываюсь зеленой,
Не во сне — наяву
Облака задевая и клены.
Я плыву — ох и ах! —
Рассыпая веселое «Здрассьте!»
Над землей, где в садах
Соловьи задыхались от страсти.
А теперь, в этот миг,
Засыпают в ветвях соловьята,
И к окошкам приник
Тонкий месяц, глядит виновато…
Дико, наискосок
Чертят воздух летучие мыши.
Космос ткнулся в висок,
Я его осязаю и слышу.
Я бреду, как в бреду,
На Молочный его перекресток.
На любовь, на беду
Знаю, как называются звезды.
Вот звезда — это ты,
Моя мама, ушедшая рано.
И сегодня цветы
Возле ног твоих выросли рьяно.
Вот другая горит
(На земле он угас от печали) —
Мой отец. Говорит:
«Ты придешь ко мне скоро? Едва ли!..»
Вот звезда — Базилик.
Ну а та, над водой, — пламенеет…
Чей-то голос и лик…
Узнавать не хочу, не умею!
Там чужой, там родной —
То поэт, то аскет, то повеса,
Дети жизни земной,
Жертвы счастья, ошибок, прогресса.
Вот и верь, и не верь —
Сколько в сердце печальных отметин!
Знать, распахнута дверь
Между миром далеким и этим.
Что ты мне нашуршал
То ли шмель, то ли сон, то ли космос?
Спохватилась душа.
Рано ль?
Поздно?
…Успокойся, сиди на месте,
Тоже, выискался звездочет!
Я стою. Под рукой созвездья.
Мимо — время. Течет, течет…
***
Еще нет-нет и оживет пристрастно
Простая мысль в моем холодном лбу,
Что мир устроен чисто и прекрасно
И что не стоит нам хулить судьбу.
Во мне жива осенняя прохлада,
И запах рук, что подают мне хлеб,
И утра луч, и влажный шепот сада,
И взлет птенца, и людных улиц бег.
И с ними я как будто бы богаче
И не пустует мой холодный дом.
Во мне живут друзья, я с ними плачу,
Их песни в горле плещутся моем,
Во мне живет погибший на войне,
А вы, живой, —
вы умерли во мне.
Иркутская весна
Была весна, и город был томим
Неясной жаждой влаги и апреля.
Последний снег был жалок и растерян,
И плавал в парках сизоватый дым.
Смущенная огромностью своей,
Душа моя готова хлынуть горлом
И песней, как дождем, заполнить город,
И ликовать, как в роще соловей.
Она опять свободна и смела
И не умеет удержать восторга…
Румянец юга и загар востока
Несет апрель на кончике крыла.
***
Люблю февраль — он пахнет мартом.
Такие синие ветра
Почти с мальчишечьим азартом
Влетели в улицы вчера.
И обожгли своим ознобом,
И город понял: он спасен
От подагрических сугробов,
От погруженья в сплин и сон.
О, рыхлый снег у тротуара
И воробьиная возня!
И возле губ клубочком пара
Такое слабое: «Весна!»
***
Негромкий день. Полет шмеля.
В ладонях паутинка тает,
И золотая чешуя
С деревьев тихо облетает.
Вчера во дворике глухом
Скосили старую крапиву.
Мне жаль ее, но запах в дом
Плывет дремотно и красиво.
Так равноденствия пора Во всем находит равновесье:
Спокоен лес, и город весел,
И зреют звезды до утра.
***
Мне на лоб упала капля —
Поцелуй небес.
Длинноногий, словно цапля,
Дождь вступает в лес.
Он подкрался незаметно,
Налетел, как рать,
С каждой веткой-малолеткой
В ладушки сыграть.
Он в линеечку косую
День затушевал.
Вместе с дождиком рисую
Шорох, шелест, шквал.
Проку нет — кивать на долю.
Вымокло пальто…
Можешь выплакаться вволю —
Не поймет никто.
Наде Матвеевой
На картоне от Союзбумпрома
Выкроив межзвездный промежуток
Черноты, она сидела дома.
Дом молчал, и мир был нем и жуток.
Ночь струилась влагой быстротечной,
Шелестели крылышки созвездий
(Целовались, кажется, в подъезде).
И на кисточку гуаши млечной
Ты взяла, художница мгновений,
Шорохов, наитий и прозрений…
Так и получалось: каждый отблеск
Настроенья, крошка сновиденья,
Женский профиль рядом с лунной тенью,
И каприза моментальный отпрыск —
Все сошлось той странной ночью. Дома.
На картоне от Союзбумпрома.
***
Когда печально за окном
Висит звезда на паутине,
Молчит и долго смотрит в дом,
Где неуютно, как на льдине,
Где нет ни дыма, ни огня,
А только холод отношений, —
Звезда моя, согрей меня
В одно из пасмурных мгновений.
Ведь ты не так уж далека,
Мы вместе, может быть, погаснем.
В твоих фиалковых веках
Что может быть любви напрасней?
И показалось мне в тиши,
Что свет звезды — как запах лилий.
И в темном омуте души
Как будто лебеди проплыли…
***
Свейся, песенка моя, из луча прощального.
Дремлют пчелы, и шмели росами пресытились,
Полыхают купола золота опального —
Купола моих лесов дрогнули, посыпались…
Дынькой ткнулось в горизонт солнце переспелое —
Голова отяжелела над полями сонными.
Небо выполнило план птичьими напевами,
Вереницами и клинышками, стаями и сонмами.
Листопады-глухари бродят по планете.
Тает лес. Календари. Век. Тысячелетье.
Всюду шорох, шелест, хруст, скрежеты скрижалей.
Листопад-сорокоуст, вотчина печалей.
Седина, усталость, тлен. Время — мышеловка:
Мы к нему попали в плен весело и ловко.
Веселились невпопад, а очнулись — пьяны.
Время сыплет листопад на земные раны.
***
Что было — август золотой,
Зимы ли белое убранство,
Когда мы встретились с тобой
Вне времени и вне пространства?
Все стало общим на земле —
Пространство, время и дорога.
…Звезда дрожала на стекле —
примета вечности и Бога.
Дочери
Твои глаза не всякому видны:
Два влажных камушка лежат на дне колодца,
В них чистый свет дробится и смеется,
И влажный взгляд несет из глубины.
Твои глаза — согласье и вопрос,
Для зрения они и вдохновенья,
С ума сведенья, ветра дуновенья,
О, если б не для слез! — но и для слез...
Для первого цветка — твоя рука.
Цветы и дети недоступно правы,
Когда сидят, лицом уткнувшись в травы,
И нам их не понять издалека.
Для муравья — внимательность твоя,
Для птичьих разногласий — слух и зренье,
Для солнечной поляны — нетерпенье:
За бабочкой лететь в ее края!
Какая уведет тебя тропа?
Какие тайны приоткроют дверцы?
Какой обидой полоснешь мне сердце?
Для материна лба — твоя судьба:
За каждый шаг твой, за твои слова,
За насморк, плач, за мироощущенье,
За совести грядущие мученья,
За все ошибки и за искупленья
Вселенской тяжестью, пока сама жива,
Болит моя, не чья-то голова —
Как до сих пор за норов мой упрямый
Болит душа моей усталой мамы.
Шахматный этюд
Черно-белое поле. Борьбы кутерьма.
Кто-то строит интриги, а кто — терема,
Кто-то козни творит, ну а кто-то лады —
Поправляет ладью, поливает сады.
Кто-то метит из пешек, из пушек и стрел —
Всюду хочет успеть наш любимый пострел.
И какой-то фигурке, невзрачной на вид,
Незаметно король на ушко говорит:
— Я обычный король, я не принц и не шах,
Я устал воевать, я запутался в прах!
Я сто лет не слыхал, как поют соловьи,
Я четыреста лет не мечтал о любви,
Я нежней мотылька, хоть стреляю в упор,
Подари мне хоть слово, хоть ласковый взор!
И ответила робко она королю:
— Я вас, кажется, знаю и даже люблю…
Но пришла королева, сказав:
— О-ля-ля!
Я была лишь в тени моего короля!
Это кто верховодит над ним до поры?
Это кто тут выводит меня из игры?
Это кто тут ничтожен и кто тут богат?
Объявляю вам шах, объявляю вам мат!
Каждой пешке и пташке, коню и слону
Отвожу для маневров дорожку одну.
А чтоб не было искуса, ты, мой король,
Отыграешь назад самозваную роль!
Будем новое поле по клеткам топтать,
Черно-белые ночи с тобой коротать!
Так сказала она, и, ответив на мат,
Снова стал наш король молчалив… и богат.
***
Тебе я — не подруга, не жена,
Я — океана длинная волна,
Что, к твоему прибившись кораблю,
Шептала безоружное: «люблю…».
Что нынче тебе шепчет пустота
С той стороны Уральского хребта?
В чужих краях, где солнце зло и рыже,
Где можно дотянуться до Парижа,
Где город, ставший для тебя своим
(Уже своим? Так быстро?), лижет руки
Европе, обезумевшей от скуки,
И лента Рейна тянется за ним, —
В чужих краях — уж точно, на краю
Похожего на Дельфы Дюссельдорфа,
Сгорает день, дымят костры из торфа, —
А я тебе по-прежнему пою —
Не слышишь ты! Рассеянна Россия,
Зато германский гений деловит.
И кто я для тебя? Я не мессия,
Мой океан и ропщет, и шумит…
***
Я — весна. Я по сути — весна! —
Возрождение без возраженья!
Сколько пролито слез, знают ночи без сна,
Но сверкает капель —
золотая блесна
Ловит в лужах мое отраженье!
***
Молчаливая осень,
Твой тих и печален пейзаж.
Так полна ты дождями
И теплою тяжестью хлеба,
Так роскошно скользит
По лесам золотой карандаш,
Так сиротски сквозит
Меж ветвями убогое небо.
Из столетья в столетье
Костры твои жадно горят,
Из минуты в минуту
Весна из тебя убывает,
Да еще этот ветер,
Свершая извечный обряд,
Словно тайные книги,
Прозрачные рощи листает.
Г.М.
Тебе уже не до меня —
Перрон, билеты, проводница…
Я не приду с тобой проститься —
Не жги прощального огня.
Вагон качнется, поплывет,
Начнут отстукивать колеса.
Вопрос? Вопрос… Да нет вопроса.
Под небом холод, в сердце лед…
Другая женщина в пути
С тобой заснет, чтоб вновь проснуться.
Иркутск? Иркутск… Да нет Иркутска —
Уплыл, растаял. Позади!
И с каждым часом, с каждым днем,
Как ки-ло-мет-ры расставанья,
Растет меж нами расстоянье,
Непостижимое умом.
Любимый! Солнечный! Пока!
Вернись когда-нибудь хоть словом!
…Из-за плеча глядит сурово
Континентальная тоска.
***
С рабами делают все, что хотят.
Гладят и топят их, как котят,
Бросают, не думая, каково им.
Я в рабство к тебе пошла добровольно —
Или невольно?
Втянулась, как в силки героина,
Думала, что я героиня,
А оказалось —
забыла имя
Собственное. И так больно!
Довольно?
Утро обывателя
Я проснулся раным-рано,
За стеною — фортепьяно.
Кто-то так играет рьяно —
Форте, пьяно?!
Кто там бахает без страха
То Бетховена, то Баха,
То и вовсе Оффенбаха,
Муха-бляха!
Лучше б им — таким-то утром,
Что сияет перламутром,
Приналечь на Камасутру
Так на сутки!
Ну а мы, надев шинели,
На себя нальем «Шанели»
И забойней, чем шрапнели, —
Двинем к цели!
Чтоб любая молодуха,
Враки слушая вполуха,
Знала: вот пришла проруха,
Бляха-муха!
Четвертая волна
А. и А.
Германия, еще мне испытанье!
Спасет ли вас от ваших зол и бурь
Чужих небес высокое сиянье
И сонных рек берлинская лазурь?
Заманчива Европа… В венах Вены
Кровь голубая — Голубой Дунай,
И легких вальсов кружевная пена,
Как из брандспойтов, плещет через край.
А чья-то память все еще в слезах,
А у кого-то сумерки в глазах,
Ночами в жилах бухает набат —
То Бухенвальда призраки стоят…
Дай Бог всем вам, кто жил с дырой в кармане,
Обресть себя на стыке двух Германий,
На бывших ранах, на заживших швах
Не обнаружить вдруг, что дело швах,
И помнить сны и дождики России,
Как в жажду — счастье маковой росинки,
Ее пространства тесноту и ширь,
Ее погибельность, ее Сибирь…
Германия, еще мне испытанье!
Пусть вам — на счастье, прочим — на прощанье.
Но сердце рвется беглецам вослед:
Я вместе с вами, только визы нет…
Цветы запоздалые
Г.М.
Нам было так дано,
молодым и гордым,
Умеющим ходить
только шагом
твердым,
Умеющим летать,
как стрела прямая,
От стужи ноября
до парадов мая.
«Откройте же глаза!» —
нам шептала вьюга.
Но так и не нашли мы
тогда
друг друга.
И выпала еще нам
одна
попытка —
Нечаянная встреча,
разлукой пытка,
Томительный рассвет
за оконной рамой,
Тогда еще не ставший
душевной
драмой...
И робкая любовь
приоткрыла
очи —
Ее мы не узнали
во мраке
ночи.
И долго же, судьба,
ты копила
силы
И снова привела мне
тебя,
мой милый.
Те три весны,
а целые сонмы
весен
Промчались.
И пришла она,
наша
осень.
Упала пелена,
пали листья,
платья,
Сомкнулись времена
и сплелись
объятья,
Я стала для тебя
ностальгией,
смерчем,
Подругой и рабою,
и птицей
певчей.
И кажется, в потемках,
в углах,
поверьте,
Стояли часовые
Любви
и Смерти…
…Наш ангел
не простит нас
на нашей тризне
За то, что мы расстались
еще
при жизни.
***
Не верю политикам — они обманули
тысячу наших надежд.
Не верю идеям — они обветшали и сгнили.
Не верю яблоку — его пропитали не медом соблазна,
а ядом познанья.
Не верю солнышку — лучи его канцерогенны.
Не верю ветру — он несет радиоактивную пыль.
Не верю страсти — она заканчивается
еще одним дефицитом,
смертельным.
Не верю, что все мы уйдем.
Верю маме — она не лукавила,
когда говорила: устала жить.
Верю дочери старшей, которой еще нравится
держать меня за руку.
Верю дочери младшей, которая говорит:
«Осторожней через дорогу!»
Верю работе — ее никогда не переделаешь всю,
даже если окажешься
безработным.
Верю друзьям — они меня не предавали.
Верю в то, что про всех нас
написано
в Книге Судеб.
Верю тебе, сказавшему,
что глаза у меня сияют
и что имя мое — любовь.
Поделитесь новостью с друзьями:
Для добавления авторизуйтесь или зарегистрируйтесь.