Владимир Молчанов: Мы вернулись к мрачным временам

Мэтр российской журналистики о детстве, сегодняшней Москве,  ценности общения и настоящей любви...

Я договорилась с ним о встрече в день открытия фестиваля «Звезды на Байкале». Он «пошел на контакт», не отнекиваясь и не ссылаясь на занятость, не рисуясь и не изображая звезду, которой надоели журналисты, а  просто, спокойно, по-деловому. И был он таким, каким  привыкли видеть его на экране: располагающим, улыбчивым, человеком с достоинством и благородством, за которым стоит высокая культура. Он назначил время, и мы встретились на следующий день.  Рядом с ним была хрупкая женщина «испанской внешности» с огромными, красивыми, живыми глазами. Его жена, Консуэло Сегура, как верный  Санчо Панса, всегда рядом: опекает, помогает, охраняет и оберегает мужа и в работе, и в поездках.

Мой разговор пойдет с известным телеведущим, журналистом, лауреатом премии «ТЭФИ», обладателем многочисленных отечественных и международных премий, автором одной из самых популярных программ эпохи гласности и перестройки «До и после полуночи» Владимиром Молчановым. За нее он был удостоен награды Союза журналистов СССР. Одновременно вел программу «Время». В 1991 году в знак протеста против введенной цензуры по собственному желанию покинул Гостелерадио СССР, став независимым журналистом. После августовских событий 1991-го и до начала 2000-го работал в частной компании REN-TV, возродил еженедельную программу «До и после», создал цикл передач «Помню… Люблю», посвященных памяти известнейших советских композиторов, снял около 20 документальных фильмов.

— Владимир Кириллович, а что из нашей жизни уходит и нет возможности это остановить, удержать?

— Уходит общение. Мы почему раньше общались так много? Потому что были закрыты, была колючая проволока, железный занавес, нельзя было то, нельзя было это, мы сидели тесными компаниями и общались с близкими нам по духу людьми. Мы много читали, это было потребностью, необходимостью. Но не все. Это миф и преувеличение, что поголовно вся страна была читающей. Читали те, кого когда-то называли интеллигенцией, а основная масса ничего не читала и не читает сейчас. Некоторые студенты приходят и не знают, как звали Пушкина, просто говорят: «А.С.», расшифровки имени-отчества поэта не знают. И такое сейчас поголовно, к сожалению. В Интернете для них есть более интересные вещи, чем Пушкин. Но это пройдет, они вернутся к чему-то главному, повзрослеют. Я верю. Много ведь еще зависит от того, в какой семье, в какой среде растет и воспитывается человек. И это важное условие никуда не ушло. Так было и будет всегда. Семья — это основа.

— Расскажите о своем детстве, о знаменитом папе, композиторе Кирилле Молчанове, о маме.

— А что детство? Оно было хорошим. В старом московском доме,  около папиного рояля. Папа писал музыку для многих московских театров: МХАТа, Театра Советской армии, где мама играла, она была актрисой. Каникулы проводил в Старой Рузе, 100 км от Москвы, в прошлом там был Дом творчества композиторов. Сейчас я там построил дом и провожу в Рузе гораздо больше времени, чем в Москве или даже когда-то в детстве. Это моя  малая родина.

Детство было связано с теннисом. Я играл довольно серьезно, лет с тринадцати мотался по всем сборам, соревнованиям. Был чемпионом СССР среди юношей в парном разряде, в составе юношеской сборной Москвы побеждал на спартакиаде. В 14 лет  уже получал зарплату больше, чем когда закончил Московский университет и пришел работать в АПН (Агентство печати «Новости»). Жизнь после университета была связана с Голландией, потому что я учился на филологическом факультете в группе голландского языка и литературы. На этом языке я до сих пор говорю очень хорошо. Я много переводил, даже для наших политических деятелей. Меня приглашали в ЦК партии — например, к Суслову, Щербицкому, Пономареву, Алиеву переводчиком, когда они встречались с голландскими коллегами. Тогда же я начал писать или даже чуть  раньше, курса со второго-третьего, потому что хотел стать журналистом. Писал в АПН. Помню свою первую статью: «Голландский домик под Москвой». (Иронично улыбается)

— Журналистом вы стали: и пишущим, и снимающим, и прекрасным ведущим. Ваши программы смотришь, в них душа есть, высокая культура, интеллигентность, благородство, уважительное отношение к человеку, а сейчас журналисты, как правило, с долей цинизма, высокомерия, всезнайства, а иногда даже телеведущие с дефектами речи и вообще не слишком грамотные. Сейчас это все считается нормой…

— На телевидение пришли  жесткие молодые люди, не всегда очень образованные, но с большими амбициями. Это люди другого времени. Зато они умеют то, что я, к примеру, никогда не умел: фальсифицировать сюжет, так брать интервью, как они это делают.  Целая школа новая псевдожурналистики появилась, которую можно назвать больше военной пропагандой, нежели нормальной журналистикой. Но вообще мне не очень хотелось бы эту тему обсуждать, говорить о своем цехе публично. Это некорректно. Все это на совести каждого.

— Я читала, что, когда вы работали в Нидерландах, вы несколько лет занимались журналистскими расследованиями нацистских преступлений. В итоге был арестован и приговорен к десяти годам тюрьмы нацистский преступник, а в начале 80-х вышла книга документальных очерков «Возмездие должно свершиться», за которую вам даже была вручена литературная премия Максима Горького.

— Да, я занимался этими вопросами, розыском нацистских преступников,  и нашел кое-кого в Голландии. Их арестовали, они получили сроки. Но это длинная история, она займет много времени, если подробно о ней рассказывать. Печаталось это в «Комсомольской правде», если кому-то интересно, газета вообще все мои очерки публиковала. Я написал книгу, о которой вы упомянули. А потом я закончил этой темой заниматься. Но что интересно. Прошло лет тридцать, и мы с женой приехали в Ригу, а моя жена, Консуэло, последние двадцать лет работает режиссером, сценаристом и редактором всех моих документальных фильмов и программ на телевидении. В Риге  наш товарищ повез нас в места бывших еврейских гетто. И мы, оказавшись там, поняли, почувствовали, что нам нужно это снимать. За несколько недель сняли фильм, который имел для нас очень важное значение. Он называется «Мелодии рижского гетто». И вдруг я понял, что  вернулся к той теме, с которой начинал когда-то в юности.

А еще, как бы в продолжение темы войны, с моим другом, замечательным сценографом, художником Борисом Красновым в Киеве делали несколько программ, посвященных трагедии Бабьего Яра. Я писал сценарий, Консуэло делала архивные подборки, видео, и я выходил на сцену и стоял рядом с такими выдающимися артистами — Богданом Ступкой, Адой Роговцевой. Это действительно выдающиеся люди и очень хорошие актеры. Жаль, нет уже Богдана Ступки…

— А чем вы заняты сегодня?

— Я уже десять лет работаю на радио «Орфей». Каждую субботу выхожу в эфир с программой «Рандеву с дилетантом», преподаю в мастерской МИТРа (Московского института телевидения и радиовещания) в Останкино.

— Сегодняшняя Москва… Каковы ваши отношения с ней?

— Она давно ушла. Она уже не город, где хочется жить. Конечно, в ней можно работать, зарабатывать деньги, но жить… Она стала неприятной, агрессивной, суматошной… Если судить по людям, населяющим ее сегодня, она стала другой, не очень грамотной и образованной, хотя это относится не только к Москве. Во всяком случае, тот язык, атмосфера, та культура, в которой я рос, они сменились. И это не брюзжание. Это констатация. Ехал я сегодня в машине и переключал каналы. На всех каналах музыка, от которой можно сойти с ума, которая калечит. В отличие от той, которая исполнялась в это же время на фестивальном концерте Дениса Мацуева в Музыкальном театре, куда я ехал. 

— Кстати, вашего папу, Кирилла Владимировича, называли потрясающим мелодистом. Он написал много опер, симфонических произведений, а уж его песни поистине «ушли в народ», потому что народ поет их до сих пор: они красивы, певучи, душевны. Не все, может быть, знают, что такие известные песни, как «Огней так много золотых на улицах Саратова…», «Вот солдаты идут», песни к кинофильмам «Дело было в Пенькове», «Доживем до понедельника», «На семи ветрах», «А зори здесь тихие» и многим другим написал ваш отец.

— Тогда много было хороших композиторов, почему и мелодии их живут до сих пор, больше полвека прошло со времени написания, а люди их помнят. То была другая школа, там были другие ценности. У меня был цикл передач «Помню... Люблю» о 18 композиторах. По полчаса каждая серия, в которых были две-три песни, которые люди считают народными, то есть они не знают, что ту или иную написал, например, Мокроусов, Молчанов, Блантер, Френкель… Они думают, что они народные. И действительно, многие из композиторов даже не имели музыкального образования, плохо играли на рояле, как, например, Марк Фрадкин, но он был гениальным мелодистом, непревзойдённым, он рождал такие мелодии… А  другие, наоборот, были выдающимися пианистами, как Арно Бабаджанян, который  умел и потрясающие песни писать. Сколько их спел Муслим Магомаев! В общем, это была другая школа. Причем они ведь все сами делали, компьютеров не было.

А если вернуться к теме Москвы, то в ней, конечно, интересно. Ты можешь пойти на любые выставки, пока их православные активисты не все разгромили, можешь ходить на массу  классических концертов, спектаклей. Кстати, сейчас какой-то всплеск интереса к классике. Если в 90-е залы были полупусты, то сегодня аншлаги.

— Я смотрела несколько серий фильма,  который вы сняли в соавторстве, о конкурсе Чайковского «Маленькие секреты большого конкурса». Прекрасный фильм.

— Да, было такое. Очень интересно было общаться и наблюдать  музыкантов не только на сцене, но и за кулисами, когда их не видит зритель. Хотите  мятный леденец? Это чтобы не кашлять. (Владимир Кириллович протягивает мне прозрачную  конфету.) Я вот курить бросил, а Консуэло — никак.

— Наверное, это  сложно, если куришь всю жизнь?

— Я привык с детства. Когда мама кормила меня грудью, стряхивала между делом пепел чуть ли не на голову мне, как потом рассказывали, но запах я хорошо помню…

— А друзья папы? Вы с ними дружите или многих уже нет?

— Почти все умерли. Слава Богу, жив Андрей Яковлевич Эшпай. 90-летие его отметили. Он живет рядом, в соседней с нами деревне, в ста километрах от Москвы.  Его сын, Андрей Андреевич Эшпай, кинорежиссер, он считается моим младшим воспитанником, в свое время я учил его на коньках кататься, в теннис играть, в хоккей. В этом году в зале Чайковского 9 мая был дневной концерт. Андрей Яковлевич неважно себя чувствовал, не мог приехать. Пели очень хорошие артисты, концерт был замечательный. С его семьей мы давно дружим, и папа раньше с ними много общался, мы ведь с ними жили в одном подъезде на одной лестничной площадке. Аля Пахмутова жива и в добром здравии, жива Людмила Лядова.

— Ей, по-моему, не меньше 90. Она всегда была такой энергичной, жизнерадостной. Знаю, она страстная любительница рыбной ловли…

— Да, они с папой любили удить рыбу…

— А можете вспомнить первое детское театральное впечатление?

— Самое яркое — «Синяя птица» во МХАТе. Всех  детей на нее водили. Там же — «Три толстяка», где Просперо играл Баталов. А если говорить о музыкальном впечатлении, то в 12—13 лет, когда я открыл для себя классическую музыку, могу вспомнить возвращение на сцену после болезни легендарного пианиста и выдающегося педагога Якова Владимировича Флиера. У него был артрит кистей рук, и он долгое время не мог играть. Он давал концерт в консерватории. Зал был переполнен. Папа меня отправил на это легендарное выступление. Он играл третий концерт Рахманинова для фортепиано с оркестром. С тех пор этот концерт один из самых моих любимых.

— Денис тоже любит исполнять это произведение…

— Он вообще любит Рахманинова…Мои  друзья учились у Флиера — например, мой очень близкий друг детства Володя Фельцман, сын известного композитора Оскара Борисовича Фельцмана. З сентября здесь на фестивале играл Лексо Торадзе, которого мы тоже с ранней юности знали, он учился у другого выдающегося педагога, которого я обожал, Льва Николаевича Наумова. С ним мы прожили всю жизнь в одном доме.

— Что вы любите читать, каких авторов?

— Я читаю много. И обязательно бумажные книги. Я не умею и не желаю читать в Интернете. Оттуда  я могу только какую-то информацию взять, если нужно, в Википедию заглянуть… Если говорить о современных, то читаю  Михаила Веллера, Дашкову, но не детективы. Очень люблю Дину Рубину, считаю, что у нее один из лучших литературных языков. Люблю классиков перечитывать, возвращаюсь время от времени к Шишкову, его «Угрюм-реку» раз в три-четыре года перечитываю.

— Сейчас стремительно меняется мир, время, меняются люди. Как вы думаете, к чему мы придем, что нас ждет?

— У меня были в свое время «Встречи со зрителями», восемь или девять туров по Израилю, где я выступал перед публикой, уехавшей из России, и обычно в конце встречи мне задавали два-три вопроса: не могли бы вы сказать свое мнение о будущем России? В 70-е годы в Хельсинки состоялось европейское совещание по безопасности и сотрудничеству, и было подписано соглашение по правам человека. Я тогда подумал, что, когда Консуэло родит нам  ребенка, он будет обязательно счастливым, потому что будет жить в свободной стране. И поначалу так и происходило. Стало возможным вместе ездить за границу, можно было поехать и посмотреть тот же Израиль, святыни, поехать вместе в Испанию, на родину Консуэло, еще куда-то. 

Но потом все пошло по кругу, и мы вернулись к мрачным временам. Так что я затрудняюсь сказать, что ждет дальше Россию. Да и кто это может точно сказать? Во всяком случае, сегодня я не вижу ничего хорошего, что происходит со страной, за исключением каких-то всплесков в культуре, в музыке, особенно в исполнительской. Композиторов новых, интересных, таких, чтобы потрясали, как когда-то мы  были потрясены и открывали для себя Мандельштама, Ахматову, Булгакова, нет… Их произведения были недоступны, но когда стало возможно и мы их прочли, мы открыли целый мир. Сейчас таких потрясений нет.

— Что бы вы хотели сделать из того, что еще не случилось?

— Что-то интересное еще снять. Темы фильмов ведь по-разному приходят. Бывает, носишь что-то в себе, обдумываешь, а бывает,  жизнь сама их преподносит. Мы вот, как я уже говорил, поехали с Консуэло в Ригу и пошли в квартал, где  во время войны было гетто. Оказались  там ночью. Какие-то скрипы, птицы, галки или вороны по крыше ходят, коготками стучат. И ты всю эту ночную музыку слышишь и вдруг понимаешь, что это просто необходимо снимать. Бывает, у тебя получается, а бывает, и нет. Так что мечтаю снять хороший фильм.

— Я где-то читала, что свой первый фильм вы просто по наитию снимали, без всякого сценария…

— Да, просто шел и снимал. Вообще, долгое время без сценариев работал, да и сейчас без них обхожусь. Я чувствую какую-то главную линию, что я хочу, а под это уже все остальное подкладывается. Я очень люблю сидеть в люблю с музыкой работать. У меня монтажной и смотреть, как режиссер монтирует фильм, всегда были очень хорошие музыкальные директора, например, известный композитор  Владимир Давыденко, с которым отработал 25 лет. Он всегда замечательно музыку подбирал для моих программ. Прекрасный музыкальный редактор Надя Андреева…

Иногда от музыки зависит то, что ты снимешь, и ты идешь от этой музыки. Вчера я слушал, как оркестр Гергиева на открытии  играл «Болеро» Равеля, и вспоминал, как советские войска в январе 1991-го штурмовали вильнюсский телецентр. Тогда ночью я получил пленки из Вильнюса от своих друзей, коллег-журналистов, которые  так просто по телевидению невозможно было показать, нужно было обработать сначала. А у меня шла тогда программа «До и после полуночи», и за ночь мы сделали на музыку «Болеро» весь штурм телецентра. И это было страшно. Потому что музыка подчеркивала и усиливала весь ужас происходящего, эмоционально воздействовала. И это действительно был кошмар, когда к мирным людям, сидящим в кабинетах студии, вот как  к нам с вами сейчас, врывались обезумевшие люди со штыками, автоматами…

— Хорошая музыка играет одну из центральных ролей наряду с актерской, режиссерской, операторской  работой.  Взять, к примеру, фильмы Никиты Михалкова, к которым Эдуард Артемьев музыку писал. Убери ее, и фильмы, мне кажется, потускнеют, уйдет душевная составляющая.

— О, Артемьев — это гениальный композитор! А вот вы спросите сто  молодых людей, посмотревших фильм, кто такой композитор Артемьев. Никто не ответит, и  у них же спросите, кто такая, ну, к примеру, Анна Семенович. Они вам скажут.

— Владимир Кириллович, а вы впервые в Иркутске?

— Да, впервые. Ни я, ни жена никогда не были здесь. Я жалею, что так поздно мы сюда попали. Но у нас есть целый альбом очень старых фотографий, на которых запечатлены родители жены — Хосе (он был испанец) и Светлана, которые приехали в Братск и с первого до последнего дня строили Братскую ГЭС. Денис ездил туда с концертом, и мы тоже смогли поехать с ним. Это было очень важно, особенно для моей жены, побывать в местах, где проходила молодость ее родителей. Братская ГЭС произвела на нас  невероятное впечатление, тем паче, что мы слышали очень много историй о ее строительстве и людях, которые ее возводили.

— Не могу не спросить: а какова роль женщины в вашей жизни?

— (Владимир Кириллович широко улыбается и смотрит на жену). Вот она сидит, женщина всей моей жизни. Что тут говорить? 45 лет мы с ней вместе. Я не зову ее Консуэло. Я зову ее Чата, по-испански значит — курносая.

Беседовала  Лора Тирон, специально для «Байкальских вестей».

Фото автора.

На фото: Владимир Молчанов и Денис Мацуев на Байкале. Сентябрь 2015 года;

Владимир Молчанов и его супруга Консуэло