Общественно-политическая газета Иркутской области
Выходит по понедельникам

Таинственный всадник

21 января, 2011

Субъективные заметки о жизни и творчестве Николая Рубцова

Речь о гениальном русском поэте Николае Рубцове, о чарующем  волшебстве его поэтических строф и о трагической судьбе. Поэтическое наследие Рубцова — одно из самых значительных в русской культуре второй половины ХХ века. По силе дарования, глубине проникновения в тайны земного бытия в поисках ответа на самые насущные вопросы времени он, на мой взгляд, стоит в одном ряду с Пушкиным, Блоком, Есениным.

Январь — рубцовский месяц: 3 января 1936 года он родился, а 19 января 1971 года погиб. Нынешний январь — вдвойне рубцовский: 75-летие со дня рождения и 40-летие со дня смерти. Тридцать пять лет и пятнадцать дней – таков жизненный круг Николая Рубцова. В автобиографии поэта читаем: «Детство прошло в детском доме над рекой Толшмой глубоко в Вологодской области. До меня все же докатились последние волны старинной русской самобытности, в которой было много прекрасного, поэтического. Все, что было в детстве, я помню лучше, чем то, что было день назад. Родителей лишился в начале войны. После детского дома, так сказать, дом был всегда там, где я работал или учился. Учился в нескольких техникумах, ни одного не закончил. Работал на нескольких заводах и в Архангельском траловом флоте. Служил четыре года на Северном флоте. Стихи пытался писать еще в детстве».

Дальше — работа на Кировском заводе и Литературный институт.

Рубцов рано осознал свое земное предназначение — «высекать огонь из слова» и понял, что творческие мучения и бытовая неустроенность — лишь дань «За радость неземную В своей руке сверкающее слово вдруг ощутить Как молнию ручную!» О  божественном даре Рубцова вспоминает Виктор Астафьев: «Дело было на рыбалке.

— Знаете, ребята, — сам себе радуясь и удивляясь, сказал Коля, — у меня стихотворение пошло, запев, четыре строчки первые уже сложились. — И Коля омытым голосом, озареньем сочинителя счастливый, прочел нам воздушно-легкие, непознанной  одухотворенной далью, тайной рождения веющие строки».

Он любил родную Вологодщину («Незабываемые виды, незабываемый простор»). Любил Сибирь («Давно знакомый мир лучистый»). Любил Россию («Родина моя, как под твоей мне радостно листвой!»).

Вчитаемся, вслушаемся, вдумаемся в рубцовские строчки:

Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно
Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!
Пустынно мерцает померкшая звездная люстра,

И лодка моя на речной догнивает мели.

***

Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, все понимая, без грусти пойду до могилы…
Отчизна и воля – останься, мое божество!

«Божество» здесь не случайно: у настоящей поэзии — божественные истоки. Их основа — человеческая совесть. Христианская этика рассматривает совесть как окно, через которое с небес на землю проникает божественная воля. Совесть является врожденной субстанцией, но из-за социального воздействия она или развивается, или умирает.

 

 

 Из поэтического наследия Николая Рубцова

Я  буду скакать по холмам задремавшей отчизны,
Неведомый сын удивительных вольных племен!

Как прежде скакали на голос удачи капризной,
Я буду скакать по следам миновавших времен…

***

Я буду скакать, не нарушив ночное дыханье
И тайные сны неподвижных больших деревень.
Никто меж полей не услышит глухое скаканье,
Никто не окликнет мелькнувшую легкую тень.

И только, страдая, израненный бывший десантник
Расскажет в бреду удивленной старухе своей,
Что ночью промчался
                         какой-то таинственный всадник,
Неведомый отрок, и скрылся в тумане полей…

***

А.Вампилову
Экспромт

Я уплыву на пароходе,
Потом поеду на подводе,
Потом еще на чем-то вроде,
Потом верхом, потом пешком
Пройду по волоку с мешком —
И буду жить в своем народе!

 

 

Социальная среда развитого социализма не ведала этого христианского понятия. Совестью и одновременно умом и честью эпохи была коммунистическая партия. Не отсюда ли пьяные загулы поэта, его бытовая неустроенность и трагическая гибель? Кто знает? Во всяком случае, такая обусловленность рубцовского недуга явно просматривается в воспоминаниях В.П.Астафьева «Погибшие строки», где сказано: «Руководство Вологды решило пристроить под крышу самого бесприютного поэта. Рубцову досталась комната с подселением. Владельцем квартиры оказался инструктор обкома партии. Хозяин квартиры отправился к поэту в гости. Тот пьяненький лежит на совершенно изувеченной раскладушке, в углу к стене прислонена старая икона, две-три пачки связок книг, на полу стакан, недопитая бутылка вина…

«Как же вы так? — несмело начал свою проповедь гость… — Чего как? — Да вот не прибрались, не устроились и уже новоселье справляете. — А твое какое дело? Я не новоселье справляю, не пьянствую, я думаю. — О чем же? — А вот думаю, как воссоединить учение Ленина и Христа, а ты, мудак, мне мешаешь».

Не сразу партдеятель пришел в себя после тирады поэта, заикаться начал».

Дело, конечно, не в партдеятеле, а в принципиальной невозможности соединить несоединимое — Ленина и Христа, бесовское и божественное «в чудовищном государстве под звериным названием эсэсэсэр».

Поэтический гений Рубцова обладал духовным зрением, способностью проникать в тайны земного бытия — теми качествами, что в совокупности именуется сверхсознанием. Основная черта сверхсознания – нравственная чуткость. Поэт слышит звуки мира, его неустроенность, усиливающуюся катастрофичность миропорядка.

Ночью, как встарь,
Не слыхать говорливой гармошки,
Словно как в космосе,
Глухо в раскрытом окошке,
Глухо настолько,
Что слышно бывает, как глухо.
Вдруг, пробудясь,
По лесам зароптали березы,
Словно сквозь дрему
Расслышали чьи-то угрозы,
Словно почуяли
Гибель живые создания…

Поэзия Рубцова напоминает нам, что все мы дети Божьи и что спасительное чувство детства, когда все видится и делается впервые, должно сопровождать человека на всем его земном пути. Дочь Лена обратила внимание на эту особенность своего отца: «Ребенком он оставался, мне кажется, всю жизнь. И стихи его  поэтому светлы и радостны».

И это действительно так.

Прошла пора, когда в зеленый луг
Я отворял узорное оконце, —
И все лучи, как сотни добрых рук,
Мне по утрам протягивало солнце.

Поэт пришел в мир, чтобы показать его божественную сущность, вернуть утраченное единство человека и природы. Таким он был сам — певец русской природы:

С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.

Творческое наследие Николая Рубцова — это своеобразный российский символ, жизненный камертон каждого из нас. В его стихах — плач и песня, любовь и утешение, русское поле, где каждый из нас перед уходом оставляет свою жизненную борозду. Рубцовская борозда уходит в бессмертие.

Владимир Томилов, специально для «Байкальских вестей»

Поделитесь новостью с друзьями:

Комментарии