Чувство духовной независимости

О литературном вечере писателя Алексея Варламова

Девятый год подряд литературные вечера «Этим летом в Иркутске» проводятся академическим драматическим театром имени Н.П. Охлопкова при поддержке министерства культуры и архивов Иркутской области. В 2015 году три встречи предоставили возможность иркутскому читателю познакомиться с совершенно разными формами литературы. В первый вечер писатель Валерий Попов словно проводил экскурсию по творческой мастерской, рассказывая, из каких необычных событий, происходящих с ним постоянно, рождается его мудрая и «сочная» проза. В третий день полный зал встречал доброго друга — идейного вдохновителя проекта, литературоведа и литературного критика Валентина Курбатова. Слово Валентина Яковлевича, отпечатанное на книжном листе, скорее созерцательно и лирично. Его речь, его особенная интонация, звучащая поэтически и виртуозно выражающая не только мысль, но сам порыв души писателя, очень действенны и способны зажигать сердца людей.

Сегодня же хочется подробнее остановиться на второй встрече, которая была литературной и исторической одновременно. Писатель, и. о. ректора Литературного института имени М. Горького, член президентского Совета по культуре Алексей Варламов подробно и увлекательно рассказал иркутянам о героях своих книг в серии «Жизнь замечательных людей»:

— Замечательно, что жанр биографий сегодня так популярен. В советское время люди жили в искусственно «сжатом» пространстве. Сейчас происходит похожий процесс. Мне кажется, что задача документальной литературы — такому давлению противостоять, не позволять манипулировать нашим сознанием. Литература дает и читателю, и писателю чувство духовной независимости.

За последние годы я написал несколько биографических работ в серии «ЖЗЛ». Первой стала биография Михаила Пришвина. Дневники Михаила Михайловича открыли его с совершенно неожиданной для меня стороны. Вместо благостного писателя русской природы он оказался очень страстным, горячим человеком. Пришвинский взгляд на историю, на жизнь русского человека в эпоху перемен — я читал в этом дневнике головокружительный роман! Вслед за Пришвиным появился Александр Грин, потом Алексей Толстой, после были Григорий Распутин, Михаил Булгаков и Андрей Платонов.

Надо сказать, что не все, о ком я писал, были мной изначально любимы. Например, к Алексею Толстому я испытывал негативное чувство и брался за эту книгу без особой охоты, думая, что, скорее всего, получится такой роман-памфлет. Но когда стал им заниматься — познакомился с массой фактов, рассказывающих о его жизни, перечитал его книги, то вдруг почувствовал, что по-другому гляжу на этого человека, что он меня переубеждает, берет в плен, опрокидывая мои представления о нём.

Моя книга про Алексея Николаевича очень понравилась Солженицыну. На первый взгляд — нонсенс. Александр Исаевич никогда не любил Алексея Толстого, написал про него достаточно резкий рассказ «Абрикосовое варение», в котором тот показан вальяжным, надменным барином, которому наплевать на народ. В биографии серии «ЖЗЛ» показаны гораздо более сложные психологические процессы, происходившие в разуме и душе писателя. Алексей Толстой прожил свою жизнь как шут, может быть, не в шекспировском смысле этого слова, но, по крайней мере, в глубоком и серьезном значении. К советской действительности у Алексея Николаевича было двойственное отношение. Он физически не мог жить вне России, не мог быть эмигрантом. Это свойство личности, которое многое определяет в его судьбе. Писатель безумно любил Российское государство, но не принимал социалистической жизни и потому, чтобы не «взорваться», часто отмечался «карнавальным» поведением и был замешан в скандальных историях.

Из всех моих книг серии «Жизнь замечательных людей» мне особенно дорога  биография Андрея Платонова. На мой взгляд, это гений русской литературы, не сравнимый ни с кем. Я изначально его очень любил, что неправильно, потому что неизбежно биограф в ходе работы находит скелеты в шкафу, о которых нельзя умолчать. К счастью, у Платонова ничего такого не нашлось. Андрей Платонов — это святой русской литературы. И Михаил Пришвин, и Алексей Толстой, и Михаил Булгаков, и Анна Ахматова, и Борис Пастернак — все работали на свое имя, свое творчество, свое признание. И это нормально, это является частью нашего дела. А Платонов не был частью нашего дела. Господь дал ему талант, не сопоставимый ни с кем и ни с чем. Это был изначально мощно энергетически заряженный русский человек с колоссальным талантом, силой, задором, бодростью.

Никто так не вместил в себя историю советского периода, как Платонов. Другие это все не любили. Для Андрея Платоновича, чем ниже люди находились на социальной лестнице, тем ближе и дороже они ему были. Платонов для меня — в каком-то смысле оправдание советского проекта, единственный писатель социалистического реализма. Свою книгу про этого человека я писал долго. Об Алексее Толстом написал быстро — было ощущение, что граф сам помогал, что ему нравится то, что про него пишут. Платонов не то чтобы сопротивлялся — ему это было неважно.

---

Всех моих героев объединяет принадлежность к одной эпохе. Они все переходили через страшный провал, сдвиг истории, а дальше оказались во времени советском. И каждый из них устраивал свою судьбу по-своему. В этом-то и драматургия их жизни: перелом, катастрофа и дальнейший личный выбор, личная писательская стратегия — все это оказалось чрезвычайно увлекательным и очень многое мне объяснило в том периоде русской истории, который вызывает у нас наибольшие споры.

---

Булгаков, как мне кажется, понимал свою гениальность и ужасно страдал от того, что его не замечают, не печатают, не ставят. Он бы нимало не удивился всем этим переводам, конференциям, миллионам тиражей «Мастера и Маргариты» и других произведений. Но он хотел бы обменять этот континент посмертной славы на кусочки прижизненного признания, которого судьба ему так и не дала.

Ахматову вполне устраивало, что в советское время ее стихов не печатали: у нее уже было имя, она знала ему цену, и Анна Андреевна жила с уверенностью в том, что после смерти ее признают великой поэтессой.  Платонову все это было неважно ни при жизни, ни после смерти. Он был выше и чище всех литературных смыслов и задач, в которых мы все живем. Обидно, что это пока не так ясно видно в читательском отклике. Для меня это дисбаланс, несоответствие между тем, что человек сделал в литературе, какие книги он написал, и тем, как они сегодня востребованы и прочитаны. Чаще всего его воспринимают как читателя трагического. Но в том же «Котловане», если его прочитать несколько раз, можно хохотать бесконечно. Там столько юмора! Скорее всего, Платонов требует таких душевных усилий, такого перечитывания текста, к которым современный читатель не совсем готов. Но я уверен, что время этого писателя еще придет. Через его произведения мы увидим в советском реализме, в истории начала XX века то, что пока от нас ускользает.

Всех моих героев объединяет принадлежность к одной эпохе. Они все переходили через страшный провал, сдвиг истории, а дальше оказались во времени советском. И каждый из них устраивал свою судьбу по-своему. В этом-то и драматургия их жизни: перелом, катастрофа и дальнейший личный выбор, личная писательская стратегия — все это оказалось чрезвычайно увлекательным и очень многое мне объяснило в том периоде русской истории, который вызывает у нас наибольшие споры. Что это было за время и события? Удавшаяся или нет попытка достижения? Или черная дыра в русской истории? Как к этому относиться? Сейчас ученые стремятся создать единый учебник истории… Эта идея, на мой взгляд, заранее обречена на неудачу, потому что наше прошлое через какие-либо односложные концепты не пропустишь.

Я считаю, что нам нужно принять свою историю такой, какой она была: страшной, кровавой, не вмещающейся ни в какие идеологические рамки. Важно как можно меньше ставить оценки за поведение: этот плохой, а тот хороший. Есть Бунин, который уехал в эмиграцию. Есть Пришвин, который принял советский строй. Есть Алексей Толстой, который сначала уехал в эмиграцию, а потом плюнул и вернулся в советскую Россию. И все это русские люди, по-разному прожившие свою жизнь. Они принадлежат к русскому миру, который я предлагал бы определять не столько пространственно-географически, сколько хронологически-исторически. Историю нужно изучать через судьбы, в которых отражается судьба нашего народа. Надо признать вариативность русской истории, русского сознания и русского человека. Идеи идеями, а люди людьми.

Ольга Олекминская, специально для «Байкальских вестей».

Фото Анатолия Бызова