Уроки Валентина Распутина

Окончание. Начало в № 9, 10, 12

Талант и дурость ходят рядом

Чем выше поднималась известность Распутина, тем больше людей хотели войти в круг его близких друзей. Одни это делали так, на всякий случай — считать себя другом или товарищем известного человека тоже имеет цену. При удобном случае можно его именем козырнуть или решить какие-то свои проблемы. В России таких во все времена хоть пруд пруди. Знали: Валя — отзывчивый человек и всегда откликнется на просьбу.

Однажды ему всерьез пришлось защищать писателя Глеба Пакулова, который в угоду приятелю, лесничему Виктору Носыреву, устроил в Мельничной пади допрос браконьера с применением недозволенных методов воздействия. И чуть было не схлопотал срок. Помню, как мы с приехавшим в Иркутск Владимиром Крупиным пошли к нему в гости и увидели, как милиционеры сопровождают Пакулова в отделение. Надо сказать, картина была не из приятных. Но Пакулов не показался нам расстроенным.

— Рука, отбросив пистолет, качнулась в сторону стакана, — хорохорясь, продекламировал он. — Под белы ручки, в белый свет ведет конвой меня, жигана! — и, секунду помолчав, добавил:

— Там у Вити Носырева для вас все накрыто. Вы уж меня извините! Пригласили на непредвиденный разговор,  — и побрел вслед за милиционерами дальше. 

Глеб получил бы срок, если не заступничество Распутина. Как сказал сам Валентин: «бывает, что талант и дурость ходят рядом». 

«А может быть, России вовсе нет…»

Но были и другие, кто искал малейший его промах, были даже такие, кто не мог простить ему ту выигранную в чику кружку молока, которую он выпивал один, не поделившись с другими.

В своем быту он всецело полагался на вкус жены, Светланы Ивановны. Когда ему выделили новую квартиру, но в старом доме, городские власти затеяли ремонт. Отделочные работы контролировал сам глава города Николай Францевич Салацкий, он относился к Валентину с огромной теплотой и вниманием. Ремонт был закончен быстро. Помогая перевозить Валентину вещи, я вдруг обратил внимание, что плитка в ванной отстала от стены.

— Надо бы сообщить в администрацию Салацкому, — посоветовал я. 

— А зачем беспокоить, — пожал плечами Распутин. — Я найму кого-нибудь. Пусть снимут плитку и наклеят новую.

— Один момент, — сказал я и пошел в ближайший магазин. Там, к счастью, оказался дефицитный по тем временам клей бустилат. Купив пару бутылок, я вернулся к Распутину, и мы с ним аккуратно залили клей сверху в щель. Затем я нашел широкую доску, наложил ее на плитку, а в качестве распорки между противоположными стенами загнали толстую рейку.

— Пусть постоит пару дней, — сказал я. — Потом посмотрим.

Все получилось как надо, через пару дней плитку в ванной можно было оторвать разве что отбойным молотком. Потом мы начали с ним стелить линолеум. И здесь Валентин не хотел ждать строителей, на носу было первое сентября, и Марусе пора было идти в школу.

Между делом мы заговорили с ним о том, что может произойти, если по всей стране начнут давать трещины стены и будет отваливаться приклеенная плитка. Этот разговор я начал с шутки: мол, если строительные бригады находят возможность халтурить, даже находясь под надзором таких уважаемых людей, как Салацкий, то чего ждать от других. Валентин мою шутку принял, но решил развить ее с той серьезностью, которую я часто замечал в нем. Впервые я услышал, что существующая коммунистическая система, как и все придуманное людьми, не вечна.

— Поскольку все держится на страхе и делается из-под палки, то конец неизбежен.

— Валя, ты считаешь, что наше государство распадется? — уловив ход его мысли, спросил я. Об этом в те времена как-то вслух не было принято говорить. Да и не верилось — ну не может исчезнуть то, что, казалось, собрано на века. Здесь и стройка века БАМ, и недавно построенный КамАЗ, и в космос чуть ли не каждый месяц запускаем ракеты.  Он покопался в своей библиотеке, отыскал какую-то книгу, полистал ее, протянул мне. «Георгий Иванов. Сборник поэзии», — прочел я.

Россия счастие. Россия свет.
А может быть, России вовсе нет.

И над Невой закат не догорал,
И Пушкин на снегу не умирал,

И нет ни Петербурга, ни Кремля —
Одни снега, снега, поля, поля...

Снега, снега, снега... А ночь долга,
И не растают никогда снега.

Снега, снега, снега... А ночь темна,
И никогда не кончится она.

Россия тишина. Россия прах.
А может быть, Россия — только страх.

Веревка, пуля, ледяная тьма
И музыка, сводящая с ума.

Веревка, пуля, каторжный рассвет
Над тем, чему названья в мире нет.

Этот сборник он отдал мне, а чуть позже подарил «Народную монархию» Ивана Солоневича и «Белую гвардию» Михаила Булгакова. Думаю, что сделал это умышленно, чтобы я не только оттачивал монтажное и ремонтное мастерство, но и развивал свой кругозор. Распутин знал, что кроме летного образования я получаю второе — оканчиваю факультет журналистики Иркутского государственного университета.

— Думаю, тебе это сгодится, — сказал он.

Что имеем — не храним…

Как-то однажды я встретил его идущего на почту. Ему тогда приходило много писем из-за границы. И вот одна предприимчивая работница на почте повадилась срезать заграничные марки — мол, с писателя не убудет, а ее коллекции прибудет. Валентин показал мне изрезанный конверт и добавил, что терпеть такое хамство далее невозможно. Тем же вечером он написал заметку в газету, описав стрижку марок и нравы работников почты. Заметка называлась «Абстрактный голос». Журналисты областной  газеты «Восточно-Сибирская правда» тут же подхватили почин, и появилась рубрика под этим названием. Стала для Иркутска, чем-то вроде «Прожектора перестройки».

Когда я решил выдвинуть свою кандидатуру в депутаты России, Валентин уже был союзным депутатом. Как-то на встрече в Доме писателей он рассказал мне историю.

— Однажды ко мне в дверь постучалась цыганка. Я открыл, она мне с порога: «Я, пожалуй, остановлюсь у вас, мне негде жить и ночевать. А власти, теперь это вы, наша власть-депутат, сидите в тепле и не желаете помогать!

Валя грустно рассмеялся:

— Пришлось мне узнавать, кто она, откуда родом, к кому обращалась, потом звонить в облисполком, чтоб помогли обездоленной.

Я понял, что Валя решил предупредить меня, что депутатство — дело  не такое уж и почетное, а скорее неблагодарное, и тут пощады, даже от своих коллег, не жди. Сегодня я могу сказать: он был прав. После расстрела «Белого дома» к нам в московскую квартиру уже ломилась не цыганская семья, а омоновский наряд. И не для того, чтобы поселиться в квартире, а чтобы вышвырнуть вон из Москвы. Да и сам Распутин прошел не только через признание своих читателей, но и через плевки и оскорбления тех, кто хотел разрушения России.

Где-то летом девяносто первого года, сразу же после ГКЧП, толпа экзальтированных женщин поджидала у Спасских ворот союзных депутатов и чуть не оборвала Распутину пуговицы на пиджаке.  Уже в гостинице Валентин скажет пророческие слова: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем». Тогда мы вместе с его другом журналистом Владимиром Ивашковским выпускали газету «Восточное обозрение», где сделали несколько специальных выпусков, посвященных главным политическим событиям в России. Назывались они «Референдум» и «Президент».

Вновь, как и ранее, Валентин предложил Ивашковскому стихи Георгия Иванова:

Холодно. В сумерках этой страны
Гибнут друзья, торжествуют враги.
Снятся мне в небе пустом
Белые звезды над черным крестом.
И не слышны голоса и шаги
Или почти не слышны.

Синие сумерки этой страны...
Всюду, куда ни посмотришь, снега.
Жизнь положив на весы,
Вижу, что жизнь мне не так дорога.
И не страшны мне ночные часы

Или почти не страшны...

Время подменных людей

В последние годы Распутин писал мало. Цикл рассказов «Сеня едет» он написал как бы по инерции, голова была занята другим. Привычный, знакомый еще с детства мир обрушился, все, на чем держалась жизнь, оказалось ненужным. Да и само писательство вдруг оказалось лишенным всякого смысла. Как однажды сказал Распутин, все заполнили подменные люди. Нагруженные своими шуршащими клетчатыми сумками, заполнившие все окружающее пространство, гуськом двигались они по улицам, исчезая в лавочках и базарных развалах, оккупировали вокзалы и аэропорты. Им было не до размышлений о чести, нравственности, судьбе государства. «Не до жиру, быть бы живу!» — вот главный лозунг тех дней. А тут еще новая беда: в авиационной катастрофе погибла дочь Мария и почти следом заболела Светлана Ивановна. Начались проблемы со здоровьем и у самого Распутина.

У каждого свое восприятие творчества этого великого мастера. Ближе всего мне его рассказы «Василий и Василиса», «Уроки французского», «Рудольфио», конечно же, повести «Деньги для Марии» и «Последний срок». По поводу языковых изысков, которые присутствуют в творчестве некоторых писателей, он сказал, что читать такую прозу — все равно, что смотреть через замутненное окно. Он говорил, что надо видеть себя глазами читателя, не засорять излишествами текст, искать и находить новые словосочетания, стараться использовать все богатство русского языка. Случалось, вопреки своим пожеланиям перебарщивал и сам. Но что положено Юпитеру, не положено быку.

В последние годы его повести и рассказы все чаще стали появляться на сценах российских театров. И чего греха таить, талант писателя не всегда укладывается в замысел режиссеров-постановщиков, всем хочется побыстрее и не напрягаясь работать с текстом автора топором, как делал это папа Карло. И в итоге случился перекос, произошло клонирование спектаклей, поставленных второпях по произведениям Валентина Распутина. Сидишь на премьере в театре, ухо улавливает полузабытый, но сбереженный Распутиным ангарский говорок старух, и, закрыв глаза, начинаешь гадать, что показывают: «Последний срок» или «Прощание с Матерой»? На сцене все те же кровати, сидящие в белом старухи, и старательно они лопочут о том, чего не прочувствовали, во что не поверили сами.

Но это вопрос не к Распутину, а к режиссерским решениям. Именно они диктуют актерам в постановке сцен текст для реплик. Возобладал принцип: что хочу, то ворочу. Должно быть, были уверены — Распутин покроет и вытянет все недочеты. Уж он-то теперь жаловаться не будет. Не только ты имеешь суждение о людях, просчитывают и твои поступки, и возможную реакцию на определенные события. Ну как тут не вспомнить отставшую от стен плитку…

Красные и белые

В жизни Распутин не был однолинейным, бывало, сердился, но никогда не кричал, не срывал злость на близких. Все свои эмоции он держал под контролем. Был ли он противоречивым? Человек — не запрограммированный механизм, у каждого свои особенности и свои слабости. Помнится, после ухода из жизни Светланы Ивановны он как-то сказал в сердцах, что мужчина должен жениться один раз. В конце жизни этот обет, данный самому себе, он не исполнил. И грех его судить за это.

На тех встречах, которые случались в наших совместных с ним поездках, журналисты чаще всего задавали вопросы Распутину, должно быть полагая, что писатель такого уровня должен знать все. Валентин иногда смеялся, отшучивался, но чаще старался отвечать серьезно. Однажды нас с ним пригласили к Илье Алексеевичу Сумарокову на празднование юбилея Усольского свинокомплекса. Слово дали Валентину, и он поразил не только работников предприятия, но и приехавших гостей, сообщив: ученые определили, что свиньи на территории Восточной Сибири водились тысячи лет назад. И напомнил, что работники предприятия занимаются самым нужным и полезным делом. Ответом ему был гром аплодисментов. Нам всем стало ясно: выступать со стихами и речами после него нет смысла, Валентин сказал за всех сразу. 

Помню, как однажды в Братске на встрече с избирателями въедливый либерал-журналист, который решил во что бы то ни стало срезать известного писателя, учинил ему допрос: кто же вы, Валентин Распутин, красный или белый? Валентин с еле заметной усмешкой вспомнил афоризм генерала Лебедя:

— Выбор между красными и белыми — это выбор между двумя концами одной палки. Какой из них приятнее получить по шее — выбирайте сами. За красное возьмешься — обожжешься, за белое — обморозишься.

И, уже не скрываясь и не ссылаясь на гремевшего по всем телеканалам генерала, добавил:

— Сегодня в России не генералы, а сплошь философы. Ну чем вам Лебедь не Сенека?

«Плачь, милая, плачь!»

Вообще с ним выступать было одно удовольствие. Сидишь рядом и чувствуешь его присутствие, знаешь: если понадобится, то он выйдет из-за спины и обязательно скажет свое слово. Мне особенно запомнилась осень девяносто третьего года. Тогда после расстрела «Белого дома» нас, депутатов, кто остался верным Конституции, победившая «демократия» занесла в черный список. Ни работы тебе, ни пособия. Ну чем не тридцать седьмой год: вой демократической прессы, вызовы для дачи показаний в прокуратуру, ночные визиты в квартиры военных в балаклавах. И хамские предписания мэра Москвы Лужкова немедленно покинуть служебное жилье.

Более того, когда я прилетел в Иркутск, то узнал, что за нами, попавшими в черные списки бывшими депутатами Верховного Совета, по распоряжению министра МВД Ерина установлено негласное наблюдение. Впрочем, об этом стало известно не только мне, Иркутск не такой уж большой город. И, как оказалось, город не с простым норовом. В нем издавна проживали не только толстосумы-купцы, но и ссыльные декабристы, и еще много-много других порядочных людей. Ну как тут не вспомнить, что сразу же после показанного по телевизору расстрела «Белого дома» все стены и заборы города были исписаны призывами «Банду Ельцина под суд!». Узнав, что я вернулся домой, Распутин организовал мне встречу с писателями и журналистами в Доме писателей в Иркутске, чтобы из первых уст узнать, что происходило в Москве в те октябрьские дни. А после он стал моим доверенным лицом и выступал по иркутскому телевидению. И написал предисловие для моей книги «Плачь, милая, плачь!»:

«Нынче действительность такова, что она пре­восходит любой художественный вымысел, сильнее лю­бой фантазии. Никакого воображения еще несколько лет назад не хватило бы, чтобы представить, что в России в центре Москвы будут звучать из громкого­ворителей призывы сдаваться с набором совершенно тех же «аргументов», какими пользовалась геббельсовская пропаганда. И призывы эти будут обращены к собственному парламенту, чье преступление в том, что он держится буквы собственной Конституции?! А дальше — и совсем невообразимое: Президент и пра­вительство бьют из танков по зданию парламента, косят пулеметами вышедший на улицы народ.

Так было совсем недавно — в сентябре-октяб­ре 93-го.

Автор этой небольшой книжечки прошел через это, будучи депутатом Верховного Совета, высшего зако­нодательного органа России, и оставаясь в расстре­лянном Белом доме. И не дрогнул, не изменил своей позиции. За две недели осады он прошел вместе со своими товарищами — Сер­геем Бабуриным, Владимиром Исаковым, Николаем Пав­ловым и многими другими — такие университеты поли­тики (а что такое политика в своем истинном смысле, как не служение Отечеству и народным интересам?), что в другое время для этого потребовались бы боль­шие сроки.

Перед тобой, читатель, документальный рассказ происходившего в сентябре-октябре 93-го. Эту кни­жечку необходимо, я считаю, прочитать накануне ново­го выбора — с кем ты, за что ты, какая Россия нам нуж­на. В ней не «давление», а только напоминание. Только рассказ очевидца, как это было, имеющий одну цель — чтобы подобное не повторилось никогда.

Валентин Распутин».

В Сибири навсегда 

Такое проявление дружеского участия в самый тяжелый момент не только твоей жизни, но и жизни страны трудно переоценить.

Вот так, скальпелем, точно и выверенно правил Распутин уже не текст очередной повести, а саму жизнь, примеряя и проверяя ее по тем лекалам, которые достались нам в наследство от наших предков. Тех, кто пришел в Сибирь несколько веков назад, обустроил ее и передал нам.

Сегодня, когда его уже нет рядом, оглядываясь в недавнее прошлое, можно еще раз вспомнить стихи Георгия Иванова:

В сумраке счастья неверного

Смутно горит торжество.

Нет ничего достоверного

В синем сиянье его.

Легкие тучи растаяли,

Легкая встала звезда.

Легкие лодки отчалили

В синюю даль навсегда.

Валерий Хайрюзов, специально для «Байкальских вестей».

Фото Анатолия Бызова и Бориса Дмитриева.

На фото: 2007 год. Валентин Распутин и отец Андрей
Огородников на строительстве храма в Братске;

Его творчество — прежде всего, о родной земле,
о живущих здесь людях