Константин Райкин: Не хочу идти по стопам отца
До начала гастролей в Иркутске народный артист встретился с журналистами
Гастроли театра «Сатирикон», которые проходят под патронатом губернатора Иркутской области, воспринимаются иркутянами, — и это совершенно оправданно, — как подарок к юбилею города. Но они совпадают и со 100-летним юбилеем Аркадия Райкина —быть может, самого популярного и самого народного эстрадного артиста двадцатого века в нашей стране. Он был лауреатом Госпремии и Ленинской премии, Героем Соцтруда и создателем уникального театра...
Перед самым началом гастролей с иркутскими журналистами встретился народный артист России, художественный руководитель театра «Сатирикон» Константин Аркадьевич Райкин.
С олимпийским приветом
Сначала — несколько слов об... Олимпиаде. Почему о ней? Да потому, объяснили прессе зампредседателя правительства области Валентина Вобликова и министр культуры и архивов области Вера Кутищева, что губернаторский проект по приглашению на гастроли театра «Сатирикон» осуществляется в рамках культурной олимпиады «Сочи-2014». В это время пройдут лучшие культурные мероприятия страны, связанные с кино, театром, музыкой, музейными выставками...
— Сейчас, в Год театра, мы продолжаем формировать единое культурное пространство: российские театры приезжают к нам, мы будем выезжать по городам России...
Сказали они и о том, как рады иркутяне приезду такого нестандартного, творчески интересного коллектива, каким является «Сатирикон». Услышали и ответное:
— Спасибо Дмитрию Федоровичу, — говорит Константин Райкин, — мы давно приятельствуем, даже дружим, это началось еще до того, как он стал 
губернатором Иркутской области. Он человек образованный и любящий театр, что очень приятно.
Идиотизм живет и побеждает
— Первоначальные наши гастрольные планы были грандиозными, — рассказывает Константин Райкин. — Репертуар у нас не очень большой, но разнообразный. Мы имеем дело в основном только с классикой — Мольер, Ростан, Пушкин, Чехов... Думаю, не каждый театр может похвастать таким репертуаром.
Но нам сложно выезжать — мы довольно неповоротливые, у нас огромное хозяйство: декорации, реквизит, костюмы... К тому же в Москве у нас сцена гигантская — 
артистов... — и показывает, как должны быть растянуты у артистов рты. Все смеются.
— А когда нас сделали театром, стало ясно, что кино люди все равно хотят смотреть, и рядом построили другой кинотеатр. В результате получилось в два с половиной раза дороже, чем если бы сразу построили театр для нас, но такой вариант никому почему-то в голову не пришел. Идиотизм, как всегда, победил...
Зато теперь вписаться в какое-то другое помещение для нас, привыкших к таким просторам на сцене, целая проблема. Поэтому в Иркутск мы привезли четыре «маленьких спектакля».
Маленьких — в смысле густонаселенности.
«Контрабас» — это почти что я... То есть — мой моноспектакль. По просьбам зрителей и устроителей всяческих гастролей мы с ним объехали целый свет, в некоторых европейских странах побывали 
по два, по три раза; он имеет много призов. Спектакль достаточно сложный — наш театр вообще обладает, как мне кажется, высокой театральной культурой.
Молодость и хирургия
Другой спектакль, который мы сюда привезли, — «Тополя и ветер», где играет наша золотая молодая компания. Театр наш вообще молодой, я делаю ставку на молодежь. Практически все центральные роли играют молодые. Молодость труппы —важное качество, которое позволяет театру оставаться живым. Многие артисты с возрастом обретают такое... равнодушие, которого я не терплю.
Я преподаю в Школе-студии МХАТ и оттуда периодически беру в театр артистов, так происходит пополнение труппы. А с теми, у кого дальше нет перспектив в театре, мы расстаемся. Таким образом я освобождаю труппу от балласта. Хирургическим путем.
Но и принятые к нам молодые очень недолго остаются в состоянии покоя и счастья, потому что им в затылок дышат другие молодые. От этого у всех состояние немножко нервное, но это лучше, чем спокойствие и штиль. Происходит такая осознанная текучка кадров, которую я сам создаю. Но эта река людей намывает такой золотой песочек!.. Появляются люди, которые определяют лицо театра и без которых наш театр уже не может существовать.
...Так вот, «Тополя и ветер» — спектакль, где играют три артиста. Пьеса — про трех дряхлых стариков, ветеранов Первой мировой. Это люди, у которых сюжет жизни закончился. Герои — одноногий, шизофреник и эпилептик. Очень трогательная и в глубине — оптимистичная пьеса, а играют этих стариков три молодых, но очень опытных артиста. Они ведут бесконечные разговоры — о жизни, о женщинах... Любопытно. Три прекрасных артиста работают с большим наслаждением: Денис Суханов, Антон Кузнецов и Максим Аверин. Этот спектакль идет с большим успехом, на него невозможно попасть.
Еще один спектакль — «Азбука артиста», это класс-концерт, где мы показываем, как обучаются актерскому ремеслу, чего обычно зрители не представляют. Здесь вместе со мной играют ведущие артисты, молодые, когда-то они были моим первым набором, которым я руководил в Школе-студии МХАТ. Сейчас я веду уже третий набор. А эти — одаренные, разносторонние и уже опытные.
Этот спектакль мы тоже провезли по всей Европе и побывали в восемнадцати американских штатах. Он тоже имеет большой успех.
Мы привезли также «Не все коту масленица» — спектакль, который вырос из дипломного спектакля моего следующего курса. Идея была сходная: я играю со своими студентами. Тоже играем его довольно много и активно. Я вообще обожаю Островского и очень хотел сыграть в этом спектакле.
Я, кстати, вообще не играю в тех спектаклях, которые сам ставлю, — это мешает мне быть полноценным артистом и в то же время наблюдать за происходящим со стороны, а мне это очень нужно. Поэтому надо было найти постановщика — и его поставили Алла Борисовна Покровская и Сергей Шенталинский, два замечательных педагога Школы-студии МХАТ. А мы с моей молодой компанией — играем. В результате — огромное удовольствие. Островский вообще так замечательно пишет роли, будто подарок артисту делает...
Это имя — как пароль
— Что для меня Иркутск? В первый раз я был в этих краях в мои восемнадцать лет, я приехал с концертной бригадой Щукинского училища. Мы ездили на Байкал, пожили на Ольхоне, были в Хужире. Помню, как долго мы ехали к Байкалу. С нами был парень из каких-то пустынных мест, он никогда не видел ничего подобного. И вот едем, вдоль дорог стоят суслики, Байкала все нет... И вдруг — сразу, внезапно, во всю ширь открылся, размахнулся — Байкал! Тот парень аж задохнулся от переизбытка чувств.
Потом мы приезжали сюда с «Современником», с «Сатирикон-шоу»... Потом меня навсегда связала с этим краем моя беда: на втором курсе второго набора у меня учился уникальный, невероятно одаренный мальчик Фима Ращупкин. Он так себя проявил! Уже ввелся в спектакль... Уникально одаренный! Драгоценный. И учился он так прекрасно, и человек был — светлейший. И вот — 9 июля (2006 года. — Ред.) случилась авиакатастрофа, в которой он погиб... (Самолет загорелся после посадки в иркутском аэропорту: аэробус не смог остановиться на взлетно-посадочной полосе, вышел за ее пределы и врезался в гаражный комплекс. — Ред.)
Я вообще люблю провинциальные силы — люблю людей, которые ко мне попадают из провинции. Они приезжают, движимые безумной энергией завоевать какие-то высоты, — обычно эта энергия рождается в глубинке, далеко за пределами Садового кольца. И тот курс — там, кстати, было довольно много и москвичей, и приезжих... Но это горе, а следом и еще одна потеря на этом же курсе, — так сплотили эту группу! Они стали всем курсом приезжать сюда.
Мы познакомились с Фимиными родителями, живущими в Байкальске, и стало ясно, в кого он такой, — это замечательные, творческие, духовные люди; мы познакомились с его учителями... И стали очень дружить, и это все серьезно. Теперь ребят с этого курса водой не разольешь: они работают в разных театрах, но собираются вместе почти ежедневно. В Москве это практически невероятно!
Сюда мы привозили спектакль, который посвятили ему, играли его в Шелехове и Байкальске. А само имя — Фима Ращупкин — для нас звучит как пароль. До конца жизни. Поэтому и нынешние гастроли для нас — это очень серьезно. Помимо всего прочего, важного в профессиональном отношении, для нас здесь есть некая человеческая струна; плюс уважение к городу, к зрителю.
Знаю, что Иркутск — театральный город, мы очень рассчитываем, что найдем здесь понимание. Но при всем том есть вот этот серьезный мотив, о котором нельзя не сказать.
«Сатирикон» — без сатиры
Театр «Сатирикон» при труппе 50 человек имеет штат 400 человек. Этакий заводик. Свои мастерские, цеха... Мы живем на деньги, которые зарабатываем сами: дотацию получаем очень маленькую, принадлежим Министерству культуры РФ. Быть московским театром гораздо выгоднее. Поэтому у нас дорогие билеты.
— Присутствует ли в «Сатириконе» жанр театральной сатиры?
— Нет, не присутствует. При том, что театр наш называется «Сатирикон». Хотя что это такое — толком никто не знает. Есть, конечно, в этом слове корень «сатира», — но никаких таких обязательств мы за собой не чувствуем. Да и зачем сейчас театру заниматься сатирой? Разве что философской, а так... Это только дань прошлому.
Со времени перестройки эти функции взяли на себя газеты, журналы... Смеяться против кого-то? В театре мне это неинтересно, не хочу. Я вообще не хочу впрямую идти «по стопам Аркадия Райкина». Надо заниматься другими вещами.
Мы пытаемся быть верными более общим традициям, которые в этом театре зародились и сложились. Я с детства в этот театр ходил и понимаю его основополагающие установки.
Во-первых, этот театр был всегда позитивным и работал с огромной любовью к зрительному залу. По нынешним временам это даже оригинально. Скорее увидишь эпатаж, ненависть, агрессивность или, в лучшем случае, равнодушие к зрительному залу. Дескать, мы тут с Богом разговариваем, а вы хотите —слушайте, хотите — нет, нам все равно... Эти вещи декларируются в открытую. А мы другим — своим традициям следуем, потому что, я считаю, без огромной, одухотворяющей тебя любви к зрительному залу на сцену большого театра (а мы все-таки театр не маленький) выходить нельзя. В нашей стране хотя бы. Может, где-нибудь в богатой и сытой стране такое допустимо. У нас — нет.
А так — заниматься сатирой?.. Даже папа в конце жизни чутко чувствовал время, он понимал, что те формы сатиры, которые он знал, изжили себя. Устарели. Его театр назывался «Театр миниатюр». Но времена вот такой короткой, блицевой, назывательной сатиры ушли, и сам этот жанр ушел...
Какую руку любить больше
— Вы существуете как минимум в трех ипостасях — актер, режиссер и художественный руководитель театра...
— И педагог!
— Да-да, и педагог... Какому из этих занятий вы отдаете больше души?
— Я не задумываюсь над этим вопросом. Это все равно что — какую руку вы больше любите, левую или правую? Я уже не мыслю себя вне этого всего. Скажем, всегда меня интересовало актерство, и я продолжаю этим заниматься и любить это; но я сознавал также, что я не только актер и что мне интересно еще что-то. Понимал, что буду заниматься режиссурой, и уже давно ею занимаюсь. То, что могу с собой повести группу людей, тоже понимал. И вот с 1988 года стал художественным руководителем театра, 23 года уже... Кроме того, я руковожу курсом и целенаправленно преподаю в Школе-студии МХАТ, готовлю для своего театра молодые кадры.
И все эти занятия непостижимы, и нельзя никогда овладеть ими до конца. Нельзя однажды сказать: вот я стал артистом. Нет, есть куча вещей, которые я не умею делать. Я продолжаю всю жизнь быть учеником: мне кажется, это важное качество для педагога. Говоря строго, всего не умеет никто. Тот, кто говорит: я умею, — дурак: ну как можно «уметь быть артистом»? Это бесконечное что-то — это искусство! Это все равно как двигаться к горизонту: ты к нему — а он от тебя. Зато, пока движешься к нему, у тебя есть надежда еще что-то сделать, еще чему-то научиться. Иначе — смерть, не буквальная, но профессиональная.
Отряхнуть пыль с крыльев «Чайки»
— Вы сказали, что предпочитаете классику, но классика — тоже понятие достаточно широкое. Что должно быть в сюжете, чтобы он имел шанс появиться на вашей сцене?
— Я говорю не столько про сюжет, сколько про классические пьесы, в том числе и родного для вас Александра Вампилова, с которым я был знаком, — он теперь тоже классик. Своим студентам я периодически даю задание подготовить какие-то самостоятельные работы, и вот сейчас я им дал, к примеру, Вампилова и МакДонаха, замечательного ирландского драматурга, по мне так — лучшего на сегодня.
В репертуаре у нас идут два его наименования, две пьесы из его трилогии — я ставил их практически одновременно. Это «Королева красоты» и «Сиротливый Запад», которые играются в одной декорации и поставлены с разницей в неделю. Потому что речь идет про одну деревню. Три истории про одну деревню, а если взглянуть философски — это три модели мира. И вот я своим деткам предложил сделать самостоятельную работу по этим авторам.
Классика — это и Шекспир, и Пушкин, и Мольер... Вопрос в том, как это поставить. Вообще, я понял, что можно совсем не пользоваться авангардной драматургией, потому что Островский, Достоевский, Толстой и Чехов все уже написали про нашу жизнь на много лет вперед, — надо только внимательно их прочесть. Все есть, ничего не меняется в нашей жизни. Меняются одежды, жаргоны и ритмы, а по сути не меняется ничего. К сожалению — или к счастью.
Когда читаешь «Доходное место» Островского, возникает ощущение, что кто-то сегодня наблюдает нашу жизнь, и по своей остроте пьеса эта — на пределе проходимости. Бьет в самую суть проблем. Коррупция, продажность... Все болезни нашей сегодняшней и, по-видимому, завтрашней жизни.
— А в вампиловской драматургии вы видите нынешние болевые точки или она уже немножко мягковата для сегодняшнего времени?
— Нет, вопрос — как это поставить. Вот, скажем, у нас сейчас идет «Чайка», поставил ее замечательный режиссер Юра Бутусов. Я в жизни так не боялся, как в этот раз. Чехов —самый затрактованный драматург: как его только не трактовали! Какой самый некассовый драматург? Антон Павлович. Какая самая некассовая пьеса? «Чайка». (Все смеются.). Ну невозможно там что-то новое, ну укатали уже!..
И все же я на это пошел. Мы выпустили свою «Чайку», и получился уникальный, фантастический спектакль, будто я ни разу не читал эту пьесу. Так попадает в наше время! Казалось бы, надо делать стремительные короткие спектакли — «чтобы зритель не соскучился». Но спектакль наш идет до без двадцати двенадцать, начавшись в семь. Четыре акта. И публика стоя орет, и это так талантливо!
Ну как это все объяснить? Казалось бы, такая классика — пыли на ней уже груда лежит, а все равно можно сделать и здорово, и интересно, и содержательно! Это все — и про нас, и про всепоглощающую энергию театра, подобную воронке...
Весь вопрос — как сделать, как вытащить из зрителя понимание, что это про него написано, а не про каких-то королей, героев, актеров, что это не музейные какие-то варианты и персонажи, — это про нас. А классика — это еще и высокий по качеству материал. Поэтому мы ее и берем. Это не значит, что никакая современная пьеса не может быть написана лучше, но пока — не вижу, пока Шекспир, Чехов —лучше.
Про Примадонну, публику и московские зады
— ...Спектакль в записи? Я этого не признаю, это гербарий какой-то, это не живой спектакль, он не передает удивительной энергии театра. Ну возьмите... хотя бы Аллу Пугачеву, которую мы бесконечно видим на экране. Однажды, уже вполне взрослым, я попал в театр эстрады на ее концерт, я тогда в первый раз увидел ее вживую. И я понял, что я понятия не имел, что это за артистка такая — Алла Пугачева. Я был потрясен! Как какая-то девочка-фанатка, я помчался за кулисы, чтобы потрогать ее. Хотя я был тогда уже довольно известным артистом и сам с усам. Я не думал, что это такой талант, потому что я впервые столкнулся с ее живой энергией. А театр — это и есть живая энергия, и ни экран, ни запись на диске не передают этого ощущения.
— Что хотите сыграть, что — поставить, какой-то цели достичь? О чем мечтаете?
— Я не мечтатель, я делатель, если что-то хочу — беру и ставлю. Я не люблю мечтать. Был бы я просто артистом — другое дело: артист человек зависимый, можно долго ждать и не дождаться какой-то своей роли. Тогда ты можешь быть мечтателем. А если я считаю, что мне надо что-то сыграть, — я и играю, надо что-то поставить — ставлю. Есть хорошие пьесы, есть замечательные роли.
— За что премию вы получили совсем недавно, «32 мая» —в день, подаренный нам бароном Мюнхаузеном?
— Премию Олега Янковского я получил за спектакль по повести Достоевского «Записки из подполья». Я играю это один. 33 года назад мы это играли с Леной Кореневой... А недавно эта идея вновь пришла мне в голову: чтобы тот же режиссер, Валерий Фокин, поставил это снова... Он согласился, но при условии: тогда ты сыграешь все один. Ну вот я и играю. За это и получил премию Олега Янковского.
— «Сатирикон» — театр, не похожий на другие. А каков ваш зритель? Это тоже что-то особенное?
— Когда я выбираю пьесу, я рассчитываю на себе подобных. Есть люди, которые высоко ценят свою непохожесть на других, а я ценю в себе свою похожесть на всех. Я знаю: если что-то нравится мне — значит, понравится большому числу театральных людей. И как показывает практика, таких действительно много. Я похож на многих, если учесть, что вообще в театр ходят не многие, из населения города —процентов восемь-десять.
— Это у вас. У нас — три-пять.
— Ну да. А процентов 90 вообще не ходят в театр, никогда! Это значит, что я изначально имею дело с лучшей частью населения, то есть похож на тех немногих, которые ходят в театр. Похож каким-то особым строением души. Но вообще людей тонких меньше, чем «толстых», одаренных меньше, чем посредственных, умных меньше, чем глупых... Это надо понимать, так мир устроен. Но иногда их бывает все-таки больше, чем мы думаем.
Вот мы в своем театре играем каждый день, и каждый день наш тысячный зал набит, и в конце спектакля публика встает не для того, чтобы уйти, а чтобы стоя аплодировать нам... А это стоит большого труда, зады у москвичей очень тяжелые. Чтобы добиться у них такого признания, надо на пупе провертеться и семь потов пролить. Московская публика трудная, она долго сомневается, не торопится проявлять восторг. Публика нестоличная — более непосредственная и отзывчивая.
Тяжело на сцене, легко в кино
Константин Аркадьевич рассказывает о том, что, в его понимании, артист театра и артист кино.
— Что делают кино или телевидение с артистами, которые всем нравятся... Настоящий артист знает, что кузница мастерства — в театре. В кино ты не научишься ничему. В кино ты потребляешь (или эксплуатируешь) то, чему научился в театре. И все умные и серьезные артисты это понимают. Артистом становятся только в театре, в кино это невозможно даже с очень хорошим режиссером. Там нет на это времени. Кино — это технический вид искусства, это обман: объясняясь в любви крупным планом своей партнерше, артист все равно смотрит на плечо второго режиссера, а партнерша в это время на других съемках в Архангельске. А из сорока дублей возьмут один — и не потому, что ты там хорошо играешь, а потому, что там хорошо виден задний план.
Все это я говорю своим студентам, а два первых года я им не разрешаю даже смотреть в сторону кино. Кино — это искусство имитации, обмана.
О жесткой дисциплине в театре:
— Если я вижу, что кто-нибудь из работников театра в рабочее время нетрезв или от него слегка попахивает, — я выгоняю его сразу, независимо от заслуг: в ту же секунду. Потому что в нашей стране зеленый змий — это не просто «пить или не пить»; если ты с ним не борешься — он уже для тебя опасен, того и гляди в тебя поселится. А чтобы не поселился никогда — с этим нужно бороться.
Если артист не приехал на репетицию, не пришел на спектакль или отказался от роли, — что это для него значит? Это значит, что он доиграет свои роли, в которых уже занят, и уйдет. И никогда больше ролей в этом театре не получит. Он теряет перспективу в этом театре. Такой артист мне не нужен.
Если для тебя главное что-то другое — уходи. Мы зависим —каждый и от каждого. Это как в цирковом номере с воздушными гимнастами: к тебе летит гимнастка, и тебе нужно поймать ее за руки, — а ты в это время занят чем-то другим? Нет, такое недопустимо. Есть чувство товарищества и ответственности. Наша работа — это коллективное дело, это особая вера. Людей, отвечающих этим требованиям, немного, вот их и надо искать.
Один пример. «Чайка» у нас заканчивается без двадцати двенадцать, после этого режиссер Юра Бутусов всех собирает и до двух ночи каждый спектакль анализирует, — как он прошел. Хотя перед ним — взрослые артисты, со званиями... Это значит, что они занимаются любимым делом, им не все равно.
Поэтому Юра Бутусов ненавидит ставить спектакли за границей, хотя он очень востребованный режиссер. Ставил как-то в Норвегии, ему говорят, показывая на часы: так, стоп, перерыв. Как?! Как — перерыв? У меня репетиция! А те: нет-нет, извините...
У нас не так. У нас служение театру — это жертвенность. И это нормально. Мне это нравится. Потому что это — творчество, оно не должно быть регламентировано.
Любовь Сухаревская, «Байкальские вести».
Фото автора
Поделитесь новостью с друзьями:
Для добавления авторизуйтесь или зарегистрируйтесь.