Как не оказаться в койке

Самый модный спектакль для провинции

23 мая в концертном зале филармонии состоялся показ драматического спектакля, который называют самым скандальным в Москве в этом сезоне. Это «Койка» по пьесе Андрея Яхонтова в постановке режиссера Андрея Соколова. Он же, народный артист России Андрей Соколов, занят в главной роли. Другие артисты — Сергей Варчук, Яна Аршавская, Ирина Чериченко, Татьяна Солнцева.

Филармонический зал был не просто полон — он был переполнен, были заняты все проходы. Но с первых сцен и до последнего «кадра» меня не оставляло удивление: как такой спектакль мог оказаться на сцене концертного зала филармонии? На сцене, где сидят музыканты Губернаторского симфонического оркестра, исполняющие Моцарта и Чайковского, на сцене, куда выходят известные во всем мире дирижеры и исполнители? Где приводит публику в восторг Денис Мацуев за роялем, как годами раньше — Святослав Рихтер, Владимир Ашкенази, Николай Петров?.. Где стояли перед залом Владимир Спиваков, Валерий Гергиев, Юрий Темирканов, Елена Образцова? Где со дня на день начнется Второй Международный фестиваль оперной музыки «Дыхание Байкала», к которому так долго и тщательно готовятся?

Словом, в этот раз на месте рояля на сцене стояла кровать. Или — койка. В данном случае «койку» изображают составленные рядом стулья: смысл от этого вроде бы не меняется, когда надо «упасть в койку» — падают и сюда.

...Это предмет мебели, сопровождающий нас всю жизнь. Здесь мы рождаемся и умираем, наслаждаемся и плачем, бываем с милыми и немилыми, любимыми и нелюбимыми, наедине с самими собой. Сюжет сколь прост, столь и вечен — так анонсируют спектакль постановщики.

Я не знаю, почему спектакль считается таким модным и скандальным — возможно, по степени непристойности всего того, что нам показали. Откровенно «коечных» сцен в нем, может быть, и нет, но понять прозрачные телодвижения, полуфразы и фразы, скабрезные высказывания и намеки можно без труда — все мы люди взрослые. И та жизнь, что проистекает перед глазами зрителя, поражает своим откровенным цинизмом.

Персонажи-мужчины — можно сказать, животные, они считают себя такими и являются такими; папа главного героя всю жизнь прожил, бросая жену с маленьким сыном на полгода и на месяцы, — он мотался по подружкам в вечном поиске легкодоступных удовольствий; таким же вырос и сынок, с подросткового возраста оценивший прелести... своего логопеда, затем девчонок, которых катал на велосипеде, затем... Они, мужчины из «Койки», не скрывают свой принцип — нам, ребятам, не рожать... Любовь? Какая такая любовь? — недоумевает один персонаж. «Ну и что, что потерлись мужчина и женщина соответствующими частями тела? Зачем вокруг этого рождаются монбланы смысла?»

Да уж. И чего человечество веками с ума сходит — непонятно. Любви-то вашей — грош цена, потерлись — разошлись, делов-то!

Да и женщины им под стать. Мужчина прямо со своей свадьбы, бросив невесту, пять минут назад ставшую ему женой, уходит с другой? На всю ночь? Но ведь его уводит женщина. И опять же не по роковой любви! Ее закон — «пьяная женщина — подарок для мужчины». Вот она и есть — подарок. Легкая добыча. И они друг друга стоят.

Так живут поколения, и пороки перетекают от отцов к сыновьям, от родителей к детям...

Сначала со спектакля хотелось сбежать — теснота не пустила; потом захотелось плакать от беспросветности. Вспомнилось: и это Вампилова-то обвиняли в чернухе!? Вампиловский Зилов рядом с такими пороками наших современников просто отдыхает. Он хотя бы мучается какими-то сомнениями, угрызениями совести. А вот к героям этого спектакля легкое прозрение приходит только в старости, на самом-самом краю...

Неужели мы все — такие, какими нам нас показывают? Даже согласившись с тем, что «у каждого есть своя койка», как у каждого — свой «скелет в шкафу», трудно принять утверждение, вытекающее из спектакля, что все люди таковы — лицемерят, развратничают, пьянствуют, по пьянке же у них случается и «койка» — и в итоге детям не за что уважать своих родителей, а родителям — любить своих детей, а мужчину и женщину связывает лишь она, койка, да и то — надолго ли? Правда, папа главного героя время от времени картинно восклицает спьяну что-то вроде: сынок! Где бы я ни был (а бывал он чаще всего не дома, с женой и сыном, а с разбитными бабенками-подружками), — где бы я ни был, я всегда оставался твоим отцом!

Ну да, оставался, только что толку? Сынку от этого было ничуть не легче, ведь это отцовство — не более чем словеса, не подкрепленные ни малейшими движениями души, ни теплом, ни заботой.

Помнится и другое: герой горьковской пьесы «На дне» убеждал нас, что «человек — это звучит гордо». Но, судя по спектаклю, нынешнее дно жизни, на котором оказались тысячи пьющих, неудачников и просто опустившихся людей, куда страшнее и циничнее того, что нам описывает классик. Но даже если «так бывает» в жизни, смотреть на это из зрительного зала тяжело и мерзко. Показывая нам сгустки пороков, убеждая нас, что все люди — такие, театр не оставляет нам ни надежды, ни светлого луча, ни веры в то, что у этих персонажей появится желание подняться с четверенек. Они, режиссеры и исполнители, как бы подвели нас к зеркалу и показывают нас нам же самим, — но мы не такие!

Ведь кто-то пишет гениальную музыку, кто-то ее играет, кто-то сочиняет стихи и романы, снимает фильмы, кто-то создает картины; в конце концов, кто-то строит, лечит, учит, воспитывает детей, водит поезда, защищает природу. Люди живут и работают, дружат и любят, у них есть свои моральные ценности. Неужели в той сфере, что мы называем «личной жизнью», каждый из них непременно окунается в скотство? Неужели мы все, все наше сообщество, настолько деградировали? Не верю.

А если мы все же такие, то тогда нужна другая койка — больничная, чтобы каждый из нас и все общество в целом могло выздороветь, исцелиться. Может, спектакль — об этом?

Я бы поверила в это, если бы не откровенно пиаровские ходы продюсеров: определения в афишах и в отзывах «самый модный» и «самый скандальный» — лишь приманка к окошечку кассы. Для антрепризного спектакля это далеко не последнее дело.

Любовь Сухаревская, «Байкальские вести»