Борис Изаксон: «Наша задача — аленький цветочек»

Помните Андрея Григорьевича Сарафанова в «Старшем сыне» Вампилова? Он музыкант — немногословен, полноват,  добр и широк душевно, отзывчив, обаятелен, улыбчив, излучает внутренний свет.  Сарафанов уверен, что через творчество люди могут лучше понимать и любить друг друга, объединяться, созидать, чувствовать красоту и гармонию мира. Всю жизнь он пишет кантату «Все люди — братья». Его дочь Нина с иронией говорит, что он работает на совесть, написал почти половину и опять вернулся в начало. 

Человек, о котором я хочу рассказать, по-моему, очень похож на Сарафанова: и тем, что он музыкант, и своими мыслями о братстве, и идеей объединения вокруг музыки, и тем, что она делает их лучше, и, наконец, просто по внешнему сходству. Итак, в гостях у  «Байкальских вестей»  замечательный пианист, солист Иркутской областной филармонии, душевный и светлый человек Борис Изаксон, который отмечает свой 60-летний юбилей. Я думаю, в Иркутске и области мало людей, кто не слышал это имя, потому что с концертами он не единожды вдоль и поперек объехал всю нашу область, приобщая людей к пониманию и любви к музыке.

— Борис Федорович, давая концерт, вы рассказываете слушателям о  том или ином композиторе, исполняете его произведения, но о вас  самом они мало что знают. Расскажите, откуда вы, где родились, как оказались в Иркутске.

— Родился я в южном Кузбассе, в Кемеровской области, в шахтерском городе Киселевске. Мой папа был человеком военным, лейтенантом, служил в танковых дивизиях, поэтому география наших перемещений  по стране — от Камчатки до Львова. Все мое детство и вся моя учеба в школе — это разъезды родителей и жизнь  по гарнизонам. Что касается Иркутска и области, то у меня здесь много родственников. Мой дед родился в Черемховском  районе, моя мама родилась в Черемхово, отец дедушки, мой прадед, был сюда сослан. Он начинал свою трудовую деятельность коногоном в шахте, то есть заведовал лошадьми, когда ему было всего 11 лет. Лошади вывозили пустую породу и вагонетки с углем. Он и командовал ими. А его старший брат лет в 12—15 сопровождал обозы с продуктами в город. Тогда  ведь люди тайгой кормились, рекой: рыбу ловили, собирали грибы, орехи, ягоды, мед, везли продавать в город. А в Иркутске на эти деньги закупали какие-то другие продукты, мануфактуру, обувь, орудия труда. И вез весь этот товар один мальчик, брат дедушкин.

— А разбойников не боялся?

— Все свои были. Смирно тут в Сибири жили. Большого разбоя не было. Это еще до революции.

…Тут Борис Федорович заметил висящую на моей двери афишу концерта известного столичного скрипача Дмитрия Когана и сказал: «А у моей мамы, между прочим, девичья фамилия Коган».

— А вы с ним не родственники?

— Не знаю точно. Эти Коганы — москвичи, а мама здешняя, хотя… Установлением связей не занимался, кто его знает, может, и родня…  Так вот, восемь классов я окончил, когда папа служил  в Тольятти, и там  поступил в музыкальное училище. Оно только что открылось, это был 1969 год. Туда приехали работать молодые преподаватели из Горького (Нижнего Новгорода), Саратова, Уфы. Все они были талантливые, яркие, амбициозные. Я поступил в класс Нины Владимировны Николаевой.

— А почему выбрали именно фортепиано?

— Так получилось, что когда родился, то часто рос у бабушки и деда, а у них было пианино, и я на нем играл еще до школы, самоучкой, может, лет с трех-четырех. Ну а потом, с семи лет, как положено, музыкальная школа, потом музыкальное училище. Когда я учился на третьем курсе, папу перевели из Тольятти в Куйбышев. Мне туда, в училище, перевестись не удалось, брали только на курс ниже. Пришлось жить год одному в Тольятти и доучиваться. После окончания училища поехал в Свердловск, нынешний Екатеринбург, и поступил в консерваторию. Отучился пять лет и получил диплом с отличием. 

— А кого из педагогов можете назвать, кто оставил след в вашей судьбе?

— Профессор Исаак Зусманович Зетель. Он учился у Генриха Густавовича Нейгауза, знаменитого пианиста, и таким образом я получил уроки мастерства прямо из рук в руки. Вспоминаю доцента Ирину Викторовну Вельцер. Причем Нина Владимировна Николаева, о которой я упоминал выше, заканчивала горьковскую консерваторию к,ласс Берты Соломоновны Маранц, тоже ученицы Нейгауза.  Получается, что  я его музыкальный внук, ведь  музыкальная школа и именно нейгаузовский метод мне достались от его прямых учеников. Я этим очень горжусь.

Пока учился, родители успели переехать в Петропавловск-Камчатский, и после консерватории я поехал к ним. Работал в музыкальной школе, в музыкальном училище, потом была служба в армии. Пробыл я там три года и решил съездить в отпуск в Иркутск. У меня здесь жили дедушка, бабушка, тетя, брат. А вскоре  здесь встретил и свою любимую женщину, которая стала моей женой. Шел 1981 год. Она не захотела  переезжать на Камчатку, а у меня еще не было серьезных якорей там, которые бы удерживали, и я решил переехать в Иркутск. Этот город для меня как для музыканта  был даже интересней. И концерты, и филармония посолидней, и свой симфонический оркестр, и органный зал. Здесь во всех отношениях было что с чем сравнивать, и не в пользу Камчатки. Сразу я в филармонию не попал. Работал в культпросветучилище концертмейстером, работал в педагогическом институте, а уже с 1 января 1983 года стал солистом иркутской филармонии.

— А какова роль женщины в вашей жизни?

— Основная, если ответить коротко. Любого мужчину делает женщина, так же, как короля делает свита. Женщина должна заботиться, любить, уметь ждать, все это присуще и моей супруге Августе. Она работает в музыкальной школе. Что значит профессия музыканта, тем более музыканта концертирующего, который вечно в поездках? Актеры театров, по сравнению с нами, счастливые люди. У них хотя бы есть стол и гримерка, у них есть сцена, на которую они выходят ежевечерне, а у нас?

Я много лет работаю в музыкальном лектории. Это, кстати, первый коллектив, с которого, собственно, и началась иркутская филармония, а вовсе не с симфонического оркестра, как думают некоторые. Что такое музыкальный лекторий? Это мотание по городам и весям,  по разным поселкам, районам, деревням, красным уголкам, клубам и ДК, где не топлено и холодно. Транспорт такой же, соответственно.

Сейчас получше, но ненамного. Фактически почти те же «фронтовые бригады». Но вы не представляете, какая тяга у людей к музыке, к искусству, как они хотят видеть и слышать нас, как благодарят потом, как аплодируют, какие у них глаза, просто потрясающе! И ради этих минут снова и снова собираешься в дорогу. Иркутск избалован премьерами, концертами, фестивалями, выступлениями самого высокого уровня музыкантов и артистов, они ведь не поедут в глубинку, а там люди находятся в отрыве от всего этого. Мы все там для них — Мацуевы, люди чуть ли не из другой жизни. Правда, инструменты там, как правило, всегда  расстроены, потому что играют на них редко, но на этот случай я всегда с собой возил ключи и сам настраивал пианино  перед концертом.

— Вы настоящий подвижник. Всю область объехали?

— И не один раз. Вот только на Катанге, в Ербогачёне не был. Это самый север области. Там музей Шишкова есть, говорят, замечательный. Мне это очень интересно. Я  мечтаю, чтобы бригады музыкантов, театралов туда почаще ездили. Они очень нас ждут. Люди там, в самой глубинке, замечательные, светлые, добрейшие. У нас очень насыщенные программы музыкальных лекториев. Очень хорошая музыкальная классика,  с которой мы приезжаем к ним.

— А вы какие предметы в школе любили, как учились?

— Любил все предметы, не только гуманитарные, математику любил и учился вообще легко. Это же интересно! Что такое играть на фортепиано? Играть — значит выполнять определенные действия на инструменте и играть — значит моделировать мир. Ребенок играет в песочнице или возит машинку, представляя себя водителем большого КамАЗа. Он играет, и мы называем тем же глаголом музыканта, играющего на  фортепиано или на скрипке. Он моделирует этот мир.

Собственно говоря, учеба — это тоже моделирование этого мира. Мы знакомимся с величайшими достижениями мировой мысли: Ломоносов, который открыл атмосферу на Венере, или знакомимся с каким-нибудь законом Ома — все это есть величайшие озарения человечества, которые пришли в результате игры, так же, как хорошо сыгранное музыкальное произведение.

Мы все находимся в одной творческой среде. И вот это творческое начало, оно сближает все человечество в целом, и, во-вторых, как минимум, это очень интересно. И кто это не чувствует, не понимает, их жаль. Но я надеюсь, что они временно не понимают, и моя задача как музыканта — просветить их, показать, что неталантливых людей нет. Просто есть люди, которые не нашли пока свой талант, к сожалению. Они просто отбывают срок на своей нелюбимой работе, что-то еще  делают, но это не доставляет им радости. Они что-то потеряли в жизни, но могут еще найти. Некоторые уходят на пенсию и вдруг открывают в себе тот или иной талант, начинают рисовать, лепить, шить и т. д. Каждый человек уникален!

— Как вы замечательно говорите. Вы действительно нашли себя в том, чем занимаетесь, и вы счастливый человек.

— Да мне все интересно! Я получаю удовольствие от игры на рояле и так же получаю удовольствие от многого другого. Например, от общения с людьми.

— С какими?

— Просто с людьми. Людей очень много интересных. Куда-то приезжаешь по нескольку раз, встречают тебя уже как родного, и рассказать им есть о чем. Вот были как-то в Усть-Ордынском Бурятском округе. Люди так хорошо о своей земле говорят, они понимают, что здесь будут жить их внуки и что их жизнь — это только маленькая цепочка в длинном ряду событий: от прошлого до будущих поколений, и очень важно передать это ощущение своим потомкам. У бурят это хорошо понимается. У нас, я имею в виду европейцев, это понимается в меньшей степени.

— Зачем нам в жизни музыка? В чем ее сила? Может она сделать человека лучше?

— В вашем вопросе уже есть ответ, потому что музыка действительно делает людей лучше. Это такой проводник к небесам. Совершенно необъяснимая вещь. Пусть это будет ненадолго, хоть на день, на краткий миг, ведь наивно утверждать, что человек сходил на концерт и стал добрым, но что он уже задумался, что в его  душе что-то шевельнулось, это немало. А потом он придет на концерт еще и еще… Так бывает после каждого хорошего выступления, спектакля. Благодать какая-то будто нисходит, как в храме. Главное — все делать с душой, тогда и люди это почувствуют.

Музыканты в этом смысле удивительные люди. Они ради музыки соглашаются играть где угодно, терпеть неудобства и дискомфорт, холод-голод, но если знают, что это кому-то очень нужно, вот именно то, что не потрогаешь и не увидишь, они играют. И люди чувствуют этот привет с небес, эту тонкую ниточку. И ведь почти все они, музыканты, бессребреники.

— Вы  романтик. А сами не сочиняете музыку?

— При таком количестве прекрасной, но несыгранной или мало сыгранной  музыки, которая достойна называться великой, что я могу еще такого сочинить? Я предпочитаю импровизировать…

— Я почему спросила? Помните, у Вампилова Сарафанов сочинял кантату и  верил в то, что мир спасет доброта. Это ведь продолжение того, о чем вы только что говорили.

— Дело не в том, спасет мир доброта или не спасет, а просто хотелось бы, чтобы этих добрых дел от каждого было побольше. Мы живем в обществе и почему-то друг другу не доверяем, а какие основания не доверять? Каждый несет тонну бумаг, где написано, что он хороший, что он то-то и то-то сделал. Взять одну только аттестацию учителей, где нужно доказывать свою состоятельность. Мы не доверяем этим учителям? Если да, то увольте их и наберите новых. А если доверяем, значит, давайте доверять. Раньше купец купцу давал честное слово, и его слово было залогом надежности, никаких бумажек при этом не надо было. 

Вот сейчас ко мне внучка приехала, я перечитывал с ней сказку «Аленький цветочек» Аксакова. Если помните, там одна дочь заказывала отцу привезти драгоценные  бусы, другая — какой-то невиданный головной убор, а  вот младшая заказала цветочек аленький. «Супротив моей казны препятствий нет», — сказал купец двум дочерям, что означало, мол, купить можно, денег хватит, а вот с аленьким цветочком сложнее. Не продается нигде такой цветок, и  купить его невозможно. «Но как мне узнать его, даже если найду»,  — думал купец, и, когда оказался возле этого цветочка, душа подсказала, что это он и есть, краше коего нет во всем белом свете. Понимаете? Не в казне дело-то, оказывается… Не все в этой жизни можно купить, не все измерить деньгами. 

Я еще учился в Советском Союзе и помню, как звучали два основных принципа построения коммунизма. Первое — это создание материально-технической базы коммунизма, второе — воспитание нового человека, который не будет завидовать и гнобить другого, который будет жить и расходовать по потребности. Не хапать все подряд в свой карман, а именно по потребности.

— А ведь хорошие принципы, все по-человечески, по-братски…

— Хорошие, но  мы остановились на удовлетворении материально-технической базы. Мы все строим и строим и укрепляем эту базу, а до культуры, т. е. до «аленького цветочка», всё никак дойти не можем. Наша задача — «аленький цветочек». Что значит для меня это понятие? Объясняю. Я прихожу в какую-то школу, ДК или детский сад, и там есть инструмент. В помещении чисто, тепло, красивые шторы, стены, мебель, а инструмент грязно настроен или вообще расстроен. Я воспринимаю это как неубранное помещение, где плохо или гигиенически вредно находиться. Люди, в особенности дети, не должны слышать такой инструмент. Он фальшивит, и это есть грязь, а грязь в душе более опасна, чем грязь наружная. 

В детей нужно вкладываться, развивать их, смену достойную растить, а не яхтинг-клубы открывать, как предлагает наш премьер-министр. Хотя и это нужно, но раньше все-таки надо душу воспитывать. На детей нельзя денег жалеть и не суррогатами заменять и аналогами, а давать им только натуральные «продукты» — натуральные звуки, краски, чувства, любовь и т. д. Иначе они вырастут и сдадут всех нас в дом престарелых. А если мы будем воспитывать их через «аленький цветочек», они вырастут другими — гармоничными, красивыми, с прекрасной душой и мыслями.

Беседовала  Лора Тирон, «Байкальские вести».

Фото Яны Ушаковой, специально для «Байкальских вестей»