«С кем тебе вольнее, чем со мной?»
Любовь Сухаревская. Из неопубликованного
Вот уже три года, как с нами нет удивительно светлого человека, отзывчивость, чуткость, теплота которой согревали родных, близких, всех, кому посчастливилось быть рядом. Впрочем, почему «нет» — ее дар журналиста и поэта (Любовь Иосифовна не любила слово «поэтесса») звучит нескончаемым эхом. Но и в таланте Любови Сухаревской, нашей Любы, мы чувствуем, прежде всего, не холодную высоту пьедестала, а искренность, доверительность, открытость, ранимость, многогранное сочетание простых истин и сложных переживаний… Это, талант, который согревает, объединяет, наводит мосты, а не ставит стены.
Сегодня мы публикуем стихи Любови Сухаревской, которые были созданы позже, чем вышли три ее прижизненных сборника, а большинство еще не увидело свет и в газетах. Их любезно предоставила нашей редакции дочь Любы Анастасия, так много сделавшая и делающая для своей мамы. Это стихи последних лет и, будем надеяться, из следующей книги, которую подготовят родные, друзья, поклонники таланта Любови Иосифовны. Но, как бы то ни было, наша газета в ближайшем будущем продолжит знакомить читателей с неопубликованной частью ее поэтического творчества.
Юрий Пронин, «Байкальские вести»
До минор
It’sRein. И на нем — itrains.
Дождь на Рейне. А здесь —
Ангара. И жара. Но приходит пора —
Дождик тоже приходит, в окошко стучит,
То молчит, то на крыше железом бренчит…
В этом мире все это — не ново.
И не греют стихи Иванова.
It’s Rein. ПоЕвропе — it rains.
Рейн, дождь на Рейне…
А у нас Рейн — Евгений:
Гостит поэтический гений.
Долго вслушиваюсь — не легче:
Не лечит.
Это вам не каша из топора —
Хандра!
Так просто не расхлебаешься.
Хотя — живешь, улыбаешься…
***
Мы строили БАМ…
Империя угасала.
А как жили мы? Наша молодость расцветала,
Высоцкий хрипел: «Парня в горы тяни, рискни!..»
А мы тянули две рельсы, две строки из металла
Через тайгу к океану, сколько духу хватало, —
И то была наша песня и наши дни.
Там царапины не заживали от любого пореза,
И наши пальцы саднила окалина от железа,
И лица дубели, облепленные комарьем на заре,
Но жили мы совсем не по-скотски —
Мы знали, что где-то тоскует Бродский,
Написавший Флоренцию в декабре.
Уже тогда он страну покинул —
Союз, который его отринул,
И так позорно ему вослед
Вопила горстка идейных придурков,
Доярка, слесарь, вчерашний урка, —
О том, как должен писать поэт,
Как должен любить работу посменно,
КПСС, одну во вселенной,
Которой теперь не найти и следа…
А вдруг этот крик, заказной, уродский,
До вас доносился, далекий Бродский,
И вы краснели там от стыда?
Не потому, что вдали завода
Пеклись и вы о судьбе народа, —
Краснели вы, что такой народ
Достоин тех, кто народом правит,
Кто лжет, лукавит и псами травит
Ну, не свободы, так — тень свобод.
Но нас не ссылали за анекдоты.
Мы были нужны для такой работы —
Шофер, строитель, монтер пути…
И мы все шли по тайге упрямо
И оставляли две рельсы БАМа,
Не зная, сколько еще идти.
Оплеваны Сахаров, Солженицын
(Опять доярки и проводницы —
Они, не читая, гневились: «Нет!»).
А кто-то строил то, что велели.
А кто-то видел — в конце тоннеля
Уже забрезжил неясный свет…
***
По морю рыбы плывут косяком,
По небу звезды бредут босиком.
Тропы земные и тверже, и суше —
Век свой иду, спотыкаясь, по суше.
Песню пою, бормочу ли стихи я,
Манит меня и пугает стихия —
Небо, где Рыбы плывут косяком,
Море, где звезды стоят босиком.
Перетекая из пены в волну,
Воздух хватаю, иду в глубину,
Ты ль с головой накрываешь, вода?
Ты ли, мигая, мне светишь, звезда, —
В море, где рыбы стоят косяком,
В небе, где ходят стада босиком?
Зелень морская тонка, как слюда.
Канешь в нее — пропадешь без следа.
Исповедимы ли наши пути?
Сколько проплыть, пролететь и пройти
По морю, посуху — вслед за Христом,
Как по лучу — босиком, босиком…
***
Что там за голос такой неусыпный,
Чей это горн?
Кто там в лазури небесной рассыпал
Белый поп-корн?
Кто это облаком застит кудлатым
Юг и восток?
Кто в нас вселяет, большой и крылатый,
Страх и восторг?
Судьбы, как камушки, перебирает,
Взявши в персты…
Кто там рассеянно нами играет?
Господи,
Ты?!
***
Все, что хотели Адам и Ева, —
Так это страсть утолить у древа.
Едва ли грела их перспектива
Увидеть плод своего порыва.
Но род людской оказался прочен —
Умен, сметлив и порой порочен,
А то и талантлив, и гениален!
А в общем и целом — не идеален.
Но если б знали они, что дальше!
В леса все дальше — все больше фальши,
И те, кем нынче ветвится древо,
Как колбасу, набивают чрево.
Они катаются в лимузинах,
Они скитаются в магазинах,
Точнее, в маркетах или шопах,
Они и в азиях, и в европах
С утра в себя наливают пиво
И с этим думают жить счастливо,
А вместо голов у них — только чресла,
Которые
не вмещаются
в кресла…
Но есть одна закавыка, братцы,
И невозможно с ней разобраться, —
Ее стихия — то фарс, то драма —
Любовь! — весьма капризная дама!
Ведь все, что хотели Адам и Ева,
Случилось не без ее напева…
***
Лебедь ли кружится, гусь ли?
Волк это рыщет ли, рысь ли?
Ах, растрезвонились гусли,
Ах, распечалились мысли.
В этом обыденном русле
Катишься, черен ли, рус ли.
Девка идет в коромысле —
В радуге ведра повисли.
Катишься, мечешься всуе —
То в коромысле, то в сбруе.
Тащишь свой крест или воз ли —
Где-то бессмертия возле.
Но обольщаться не смея,
Евы, Адама и змея
Ты не бессмертнее, право, —
Нет на бессмертие права!
Ах, расскажите, с чего бы
Кто-то таращится в оба?
Что ему на душу ляжет —
Смертный бессмертному скажет.
Звонче играйте вы, гусли!
Чтобы глаза не прокисли,
Кушайте, девочки, мюсли —
Будут прозрачными мысли.
***
Ну и что нам с тобой в этой жизни осталось?
Долги ночи бессонные, слепы глаза.
Как стремительна страсть, как прилипчива старость!
Как скупа напоследок обиды слеза.
Этот новый поток на тебя не обрушу.
Обижай, обижайся — не в этом же суть!
Я на песню и стих извела свою душу.
Мне ее не вернуть, мне ее не вернуть.
***
Притча о старом человеке
— Оскудели глубокие реки,
Ты и сам на пустыню похож —
Взор прозрачен, опущены веки…
Так скажи, отчего ты поешь?
— Вот когда занавесились звезды
И ударило горе, как медь,
Эта песня явилась, как воздух,
Чтобы сердцу не дать почернеть,
Чтобы думы словами заполнить,
Чтоб напевами душу занять —
Эту песню обязан я помнить,
Чтобы вовремя сыну отдать.
— Твои речи, признаться, туманны,
И, как старость, загадочен лик.
В горе петь — это страшно и странно.
А когда же ты плачешь, старик?
— Слезы, слезы, да что они значат!
И без них я устал и продрог.
Я не плачу — душа моя плачет
И глотает соленый комок,
Оттого, что я понял: от века,
Хоть какую принявши вину,
Одинока душа человека,
Словно камень, идущий ко дну.
***
С кем тебе вольнее, чем со мной?
Пленом я тебя не обижаю,
В золотую клетку не сажаю,
Не томлю напрасно под луной.
Я тебе, мой гордый и смешной,
Оставляю милую свободу —
Пусть она постылей год от году…
С кем тебе больнее, чем со мной?
***
Мы молча пьем, мы с летом заодно —
Дрожит в руке мускатное вино,
Притихший вечер вышел прогуляться,
И, обнажившись, тиной пахнет дно,
И тонкий дождик нам твердит одно —
Свое «кап-кап», и лезет целоваться.
Сегодня сердцу нужен этот фон,
И музыкант, впиваясь в саксофон,
Выводит нам какой-то блюз прощальный…
И пара чаек прокричала в тон,
Что в тяге к горизонту есть резон,
А у любви всегда исход летальный.
Мы снова этим ужасом больны,
Когда напева нет, но две струны
Еще звенят, томясь от разнобоя,
И режет слух отсутствие вины,
И только шелест маленькой волны
Напоминает музыку прибоя.
Еще чуть-чуть, и кто-то скажет «пфе»,
Но мы сидим — нам нравится в кафе
Кофейных зерен дух у стойки бара,
Где два швейцара в темных галифе,
Где два «люблю» стоят в одной строфе
И все слова имеют форму шара…
Поделитесь новостью с друзьями:
Для добавления авторизуйтесь или зарегистрируйтесь.