«Болдинская осень» Сергея Есенина

Нынешний год в определенном смысле — есенинский: 120 лет со дня рождения (21 сентября) и 90 лет со дня гибели (28 декабря). Незадолго до кончины поэт пережил свою «болдинскую осень». Семьдесят дней, с 13 декабря 1924 года по 20 февраля 1925-го, Сергей Есенин прожил в Батуми, маленьком аджарском городке на берегу Черного моря. За два с небольшим месяца он написал более двадцати произведений, в их числе — большая часть гениального цикла «Персидские мотивы» и черновой вариант поэмы «Анна Снегина».

В одном из писем Галине Бениславской Есенин писал: «Работается и пишется мне дьявольски хорошо. Я чувствую себя просветленным, не надо мне этой глупой шумливой славы… Я понял, что такое поэзия». Своим батумским друзьям он говорил: «Наступила моя пора болдинской осени».  И не случайно в одном из писем поэт перефразирует Пушкина: «Я пришел к простоте и спокойно говорю: «К чему же? Ведь и так мы голы. Отныне в рифмы буду брать глаголы».

Исторические факты дают возможность увидеть в есенинской «болдинской осени» иркутский след. На первый взгляд разве такое возможно? Но пути поэзии неисповедимы. И «иркутский след» в творчестве Есенина — литературный факт.

Есенинская «болдинская осень» во многом стала возможной благодаря Л.О. Повицкому, политическому ссыльному, отбывавшему наказание в Иркутске. Его имя было известно  в литературных кругах. В «Иркутской летописи» Ю.П. Колмакова июньская запись 1916 года: «Создано литературное объединение поэтов, в которое вошли К. Журавский, Н. Камова, Л. Повицкий, В. Пруссак и В. Статьева. Объединение выпустило литературный сборник «Иркутские вечера», подвергшийся резкой критике «за подражательность» модным в то время поэтам. «Оставьте нам Анну Ахматову, Александра Блока, Игоря Северянина и других. Мы будем брать их в подлиннике, а не в вашем ухудшенном издании. Уйдите в тишину и поработайте», — писала газета «Сибирская мысль».

После Февральской революции Лев Повицкий уехал в Москву, где в литературной студии Пролеткульта познакомился с Есениным. Знакомство переросло в дружбу. Увлекшись творчеством Есенина, Повицкий понял свое поэтическое дилетантство, перестал писать стихи и занялся журналистикой. После установления советской власти на Кавказе Лев Осипович стал сотрудником газеты «Трудовой Батум». Он и пригласил своего друга.

Лев Повицкий, как никто другой, понимал поэтический гений Сергея Есенина, о чем и писал в «Трудовом Батуме»: «Поэт весь в горении, в непрестанном искании, в неутомимой жажде раскрыть, добыть, дать миру то, что он видит «внутренним оком», что осязает в себе как в поэте и гражданине». И еще: «Есенин выступает в роли социального проповедника, зовущего человечество строить новый широкий трудовой мир вне пределов религии, государственности и земной ограниченности. «Красного коня» революции он зовет «вывезти наш шар на колею иную».

В доме Повицкого Есенину были созданы все условия для творческой работы, о чем он пишет в Москву Галине Бениславской: «Работается и пишется мне дьявольски хорошо. Лёва запирает меня на ключ и до 3 часов никого не пускает. Я один. Пишу и пишу. Вечерами с Лёвой ходим в театр. Он приучил меня пить чай. Жизнь тихая и келейная. До весны я могу и не приехать. Меня тянет в Сухум, Эривань, Трапезунд и Тегеран».

Особенно привлекала поэта Персия, о чем он пишет следующем письме Г. Бениславской: «Я хочу проехать даже в Шираз и, думаю, проеду обязательно. Там ведь родились все лучшие персидские лирики. И недаром мусульмане говорят: «Если он не поет, значит, он не из Шушу, если он не пишет, значит, он не из Шираза».

Но в Персию Есенину съездить не удалось. В воспоминаниях П.И. Чагина в «Литературной России» (№ 40, 1965) называется причина: в Персию его не пустили, учитывая опасности, какие его могут подстеречь, и боясь за его жизнь. «Персию», по совету С.М. Кирова, в местечке Мурдакяне создал П. Чагин: «Я перевез Есенина к себе на дачу. Это, как он сам признавал, была доподлинная иллюзия Персии — огромный сад, фонтаны и всяческие восточные затеи. Ни дать ни взять Персия». Здесь и родились «Шаганэ ты моя, Шаганэ!», «Ты сказала, что Саади…», «Я спросил сегодня у менялы…» и другие шедевры цикла «Персидские мотивы».

Чем была вызвана «болдинская осень» Есенина? Уютным бытом, чутким вниманием друзей, обилием новых впечатлений, влюбленностью в преподавательницу литературы одной из батумских школ Шаганэ Тальян? Так ли это важно? Главное —  творческий итог: достигнута одна из поэтических вершин мировой литературы. Есенинская «болдинская осень» показала, что поэт достиг таких высот творческой свободы, когда она  тождественна высшей свободе, суть которой в способности духовного прозрения и постижения земного бытия. Способность, именуемая сверхсознанием. Есенинская поэзия приобретает функцию совести. Совести в бердяевском понимании — «такой  глубины, где человек встречается с Богом».

Владимир Томилов, специально
для «Байкальских вестей».

                                                                                                                                                   
P.S.

Льву Повицкому

Старинный друг,

Тебя я вижу вновь

Чрез долгую и хладную

Разлуку.

Сжимаю я

Мне дорогую руку

И говорю, как прежде,

Про любовь.

Мне любо на тебя

Смотреть.

Взгрустни

И приласкай немного.

Уже я не такой,

Как впредь, —

Бушуйный,

Гордый недотрога.

Перебесились мы.

Чего скрывать?

Уж я не я.

А ты ли это, ты ли?

По берегам

Морская гладь —

Как лошадь

Загнанная в мыле.

В кого-то я

Теперь влюблен.

Люблю и тщетно

Призываю,

Но все же

Точкой корабля

К земле любимой

Приплываю.

Опубликовано в газете «Трудовой Батум» 13декабря 1924 года.

                               ,